Как бы там ни было, спустя три года, Джордж младший вернулся с войны. В Шанхай, к родителям он не поехал, отделавшись коротким письмом, а отправился сразу в столицу. На деревянной ноге, с повязкой через выбитый шальным осколком глаз, с щегольскими, круто закрученными усами гвардейца, огромной суммой наградных и премиальных республиканских долларов, а также чудесным орденом Князя Владимира Святого (с бантами), приколотого к цветастой ленте над сердцем. Не смотря на оторванную миной ногу, которую ныне заменял костыль-имплантант из мореного дуба с широким каучуковым «копытцем», армейский френч на нем сидел как литой. В военной форме, с прямой, как полет свинца спиной, в тот год Джордж казался не человеком — скалистой грудой, незыблемой, непобедимой и безумно лихой.
Демобилизованного кавалера Святого Владимира, приняли на службу в полицию Форта Росс без проволочек — отказать такому калеке никто из «тыловых крыс» не посмел. А поскольку инвалидность мешала Джорджу патрулировать улицы миллионного и, безусловно, самого большого города в мире, его зачислили в штат судебных приставов. В результате, молодой, всего тридцатидвухлетний ветеран Пенджабской кампании и блистательного кавалерийского сражения под Лахором протирал зад в кабинете и раскладывал по папкам стряпчие бумажонки…
— А Вы то как сами, Айван? — спросил вдруг меня Джордж. — Все так и мотаетесь по тюрьмам да по острогам? Не надоел еще интерпреторский хлебушек?
— Деньги есть деньги, — пожал плечами я, — это обычный бизнес.
Буш младший кивнул. Он всегда соглашался со мной в этом щекотливом вопросе. Интерпрето на самом деле являлись не государственными служащими, а работниками коммерческих корпораций. Услуги подобных мне специалистов ценились дорого — ведь второго, такого как я нужно было поискать. Впрочем, работа того стоила. Во всех смыслах, как ни крути.
Подземный этаж, в котором мы очутились, спустившись по лестнице, оказался неожиданно велик для Палаты исполнения приговоров. До этого мне приходилось бывать в разных вариантах Палат, но в основном в Сибири, в Монголии и однажды — в Польском доминионе. В столичном же варианте Обители Смерти я пребывал в первый раз. Впечатления, впрочем, она особого не производила. Больше чем остальные по размеру — но и только. Планировка местной Палаты исполнения приговоров на первый взгляд показалась мне обычной: вход в нее предварял длинный, но при этом широкий коридор, отгороженный от лестницы тремя рядами решеток, с небольшими дверцами. За каждой решеткой располагалась бронированная кабинка полисмена, вооруженного семизарядным кольтом детройтской сборки (у столичной полиции водились только такие) и декоративной полицейской сабелькой, совершенно бесполезной в настоящем бою.
С презрением покосившись на сабельки, Джордж невнятно буркнул начальнику караула и забрал у меня лист Приведения Приговора. Что-то переписал оттуда в караульный журнал, подписал сам, дал расписаться мне, а после удовлетворенно ткнул пальцем в сторону двери. Манерам, как видно, в Пенджабе учили плохо.
Мы прошли. За дверью все было жестче. Как оказалось, внутри самого коридора дежурили, зыркая злыми взглядами, охранники-карабинеры. Дежурили вчетвером и, как объяснил мне Джордж, поочередно, сменяясь каждые два часа с другими четырьмя бойцами, отдыхающими в соседней кандейке. В отличие от полицейских с кольтами на входе эти охранники являлись не просто «вахтерами» или «ключниками». Их головы в касках, плечи и грудь, закрытые кавалерийской кирасой из многослойной стали, говорили мне об одном — перед нами стояли подготовленные бойцы, натасканные для тактических схваток. Злой штык, накрученный на карабин, и короткий кинжал на поясе, также показались мне необычайно красноречивыми предметами.
Далее по коридору, одна за другой следовали закрытые камеры. Чуть ближе — комнаты отдыха полицейских, совмещенные с маленькой оружейкой, кухня, бытовка и туалет. Чуть дальше — еще одна решетка, полисмен-вахтер с кольтом, снова решетка и, наконец, камеры смертников.
Ни мало не стесняясь, Джордж снова ткнул пальцем куда-то в глубь.
— Наш клиент там, в последней камере, — сказал мне Буш младший, щурясь от света неоновой лампы. — Я не пойду туда, хорошо? Твой Рамон просто бешенный зверь, и я могу не сдержаться… Знаешь, глядя на таких ублюдков как он, мне хочется отключить Хеб-Сед и сломать его проклятые машины.
— Да брось, — хлопнул я его по плечу, — каждый человек достоин права на жизнь и, что гораздо более важно, права на прощение. Кто мы такие чтобы осуждать?
— Кто мы такие, чтобы прощать?
Тут я развел руками.
— Мы те, кто наказывает, Джордж младший. Мы те, кто наказывает справедливо.
Джордж улыбнулся мне очень печально, пригладил пальцем гвардейский ус, оставшийся еще от Пенджаба, и медленно качнул головой.
— Ты правда считаешь это справедливостью? — спросил он меня. — Ты действительно так… считаешь?
Моя ладонь вонзилась ему в плечо.
— Я уверен, брат мой. Я уверен.
* * *
Спустя минуту, я надеваю тонкие резиновые перчатки цвета топленого молока и прохожу вовнутрь «зоны смертников», за решетку. Здесь ждут еще четыре карабинера. Они не шарахаются от меня — и это, я считаю, уже чудесно. Утро и правда великолепное, думаю я, а жизнь — не так уж плоха. Когда я прохожу мимо бойцов в кирасах, эти бывалые люди — вооруженные до зубов высокие мужчины, стараются на меня не смотреть. Они сконфуженно прячут глаза и неуклюже отворачиваются при моем приближении. Под их опущенными, часто мигающими ресницами живет зримый страх. Или отвращение? Нечто недоброе сочиться из их влажных пор, нечто едкое, называемое отчего-то потом, но являющееся на деле, материализованным ужасом — перед моей скромной персоной. Улыбаясь, я иду дальше, не глядя по сторонам.
Последний коп открывает передо мной последнюю дверь.
— Мой клиент готов? — спрашиваю его я.
— Ждет, — слышу скупой ответ.
И захожу внутрь.
В маленькой комнате — действительно маленькой по сравнению с только что пройденными мной секциями коридора, с комнатами полицейских и даже с обычными тридцатиметровыми камерами, где проживают одиночные смертники — комната просто микроскопична. Я мог бы прошагать ее за десять шагов, если бы шел вдоль одной из стен и за пять шагов — вдоль второй. Все-таки у длинных ног есть свой плюс, думаю я, и приступаю к своей нелегкой работе.
Я опускаю на голову маску из марли и натягиваю белый медицинский халат. На маленький узкий столик, что стоит рядом с дверцей, я опускаю свой чемодан и набираю на замке код. Чемодан раскрывается, и я достаю инструмент.
