Я опускаю на голову маску из марли и натягиваю белый медицинский халат. На маленький узкий столик, что стоит рядом с дверцей, я опускаю свой чемодан и набираю на замке код. Чемодан раскрывается, и я достаю инструмент.
Бетонный пол здесь особый. Он прорежен стальными полосами решеток. Под решеткою — сливы. Для крови и потрохов. Они доставят лишнюю жидкость и извлеченные органы в канализацию. На стене — раковина и кран для мойки рук. Моих рук, конечно, а не рук клиента, ведь после встречи со мной, рук у него не останется. В углу стоит специальный клозет, с широким раструбом зева. В раструбе, прямо в воде, блистают нержавеющие ножи, острые как опасная бритва. Я знаю, если туда бросить вырванную с мясом печень, а потом смыть, она пройдет без проблем.
В центре комнаты — стул. На стуле сидит человек. Он полностью обнажен.
Я беру тонкий ланцет и внимательно изучаю его оточенную кромку, затем откладываю. Достаю маленькие никелированные клещи, щупаю пальцами риски на их изогнутых «челюстях». Я улыбаюсь и вспоминаю. В то время как Буш младший швырял артиллерийские бомбы в лагеря беженцев в Пакистане, я изучал науки помельче — прикладную хирургию, например. Но не только ее одну. Когда я окончил училище, ученые голованы, запертые в секретных лабораториях под Иркутском, как раз открыли Хеб-Сед, и мне предложили остаться, чтобы освоить новую, необходимую в связи с клонической реинкарнацией специальность. Профессия эта оказалась чрезвычайно многообразна. В нее вошли криминалистика и анатомия, рукопашный бой и знания фармацевтики, уголовный закон и баллистика, человеческая психология и даже… столярное ремесло.
Говорят, Рамона, сидящего передо мной, с мелкой дрожью в круглых коленях, до поимки называли «стрелком». По вик-эндам, он выезжал за пределы своей деревни — маленького селения где-то на голливудских холмах, со снайперской винтовкой, огромным глушителем и коробкой бронебойных патронов. Он расстреливал проезжающих. Мужчин увечил и убивал изуверским способом, машины скатывал в пропасть. А женщин…
Знаток баллистики и анатомии, зло усмехаюсь я, почти коллега, мать твою, почти коллега.
Отложив клещи, я достаю из-за пояса детройтовский кольт, такой как у копов за соседней решеткой, и обхожу своего клиента по кругу. Он поднимает глаза. В зрачках его плещутся неспокойными волнами то ли мольба, то ли ужас…
Впрочем, какая разница?
— Мистер Крюгер, Уильям Оливер, по прозвищу Рамон, — произношу я бюрократическим речитативом, — два года назад, вы были осуждены Верховным Судом Объединенной Евразии и Русской Америки за совершенные Вами ужасающие преступления против жизни. Общий срок наказания, назначенного за двадцать три умышленных убийства, сопряженных с одиннадцатью случаями изнасилования и жестокого истязания жертвы, составил по совокупности две тысячи триста лет тюремного заключения. Однако пять дней назад, от вас поступила апелляция, с просьбой заменить срок тюремного заключения двадцатью тремя смертными казнями по принципу талиона. Четыре дня назад, Верховный Суд удовлетворил вашу просьбу. Сейчас, мистер Крюгер, я спрашиваю Вас перед непосредственным исполнением приговора: по-прежнему ли Вы тверды в своем намерении и согласны с такой заменой?
Рамон хрипит и кивает. Колени его дрожат все сильней.
— Тогда приступим, — говорю я и немедленно приступаю.
Двенадцать мужчин, подстреленных и изувеченных им, одиннадцать девушек, похищенных, изнасилованных, а затем также убитых — давно воскрешены. ХебСед, есть ХебСед, как любит говорить Джордж, тут нечего больше добавить. Клонические фабрики выпускают по всей планете сотни тысяч здоровых тел — точных копий скончавшихся мертвецов. Приборы считывают матрицы с воняющих трупов в морге и записывают их в новые искусственные тела. С Хеб-Седом — наши мертвецы возрождаются!
О да, мистер Буш, улыбаюсь я, мы живем в мире бессмертных богов — восьмисот миллионов счастливых бессмертных людей, что выжили в чудовищном пламени Мировой Войны, которая, как мы надеемся, никогда не повториться. Затравленная ядовитыми газами, так и не вставшая с колен Европа. Россия, Китай и САСШ, объединенные в монолит Унитарной республики. Ничтожные варварские диктатуры, возникшие в Азии, Африке и Америке, на месте разрушенных войной колониальных империй. Совсем недавно покоренные Унитарной республикой Мексика, Япония и Корея. Союзные нам Индия, Австралия и ЮАР…
О да, мистер Буш, это так. Наши дирижабли снуют в безоблачных небесах и огромные паровые составы пронзают гигантские континенты, мчась по нашим железным дорогам. Повсюду избыток ресурсов. Повсюду избыток земли, что объясняется ничтожно маленьким для такой огромной планеты количеством населения. Наука и промышленность торжествуют. Теперь мы контролируем рождаемость. Теперь мы клонируем «себя». Теперь мы контролируем смерть.
Но контролируем ли мы Человека?!
Самых первых из своих жертв, проклятый ублюдок Рамон убил почти восемь лет назад. Это значит что сейчас они, даже самые юные, уже стали взрослыми, выросли, может быть, поженились и нарожали детей, если смогли получить на то разрешение от Республики. Однако травма от изнасилования и смерти останется в их в головах навсегда.
А значит, слюнявый подонок Рамон будет страдать не зря — часы, а может быть, сутки. Наше общество должно вернуть ему то, что он посмел в него принести — боль и смерть, ужас смерти и смерть от боли!
Я убью его ровно двадцать три раза. И двадцать три — воскрешу. Потом он выйдет отсюда — свободный и искупивший вину, чистый перед законом как девственная невеста на брачном ложе. Заставит ли это его исправиться, воздержаться? Я не знаю ответа, мистер Буш, ведь я плохо знаю людей. Там в училище, меня учили их качественно убивать, а вовсе не копаться в рефлексах и мотивации. Но одно я знаю наверняка: ни один из моих прошлых клиентов, не совершил преступления вновь. Станет ли Рамон исключением? Не знаю. Но сделаю все, чтоб не стал.
Да, мистер Буш, — это и есть последняя и высшая справедливость. В мире, где смерти не существует, есть единственный способ наказать неистового убийцу или конченного садиста. Этот способ называется — талион. Око за око и зуб за зуб. Рамон должен испытать все, что чувствовала, умирая, каждая его жертва. А после этого — он будет прощен, ведь каждый из нас, — воистину! — достоин права на искупление.
Я снимаю предохранитель и стреляю в Рамона два раза — в коленную чашечку и в мошонку — точно так, как он стрелял в первого из убитых мужчин.
Через минуту я выстрелю ему в лоб. Но не ранее — он должен чувствовать боль. Я щелкаю секундомером и прикрываю глаза. Рамон визжит как безумный, неистово бьется на стуле. Наконец, секундомер мой пищит. Я с облегчением поднимаю веки и целюсь Рамону в голову. Боек стучит о запал. Пуля в пламени вырывается из ствола.
