Поставив перед собой шкатулку, найденную в мешке ограбленного им филистимлянина, Уну-Амон горестно и пьяно заплакал и медленно опустил палец на некий алый кружок, единственное украшение странной металлической шкатулки, не имеющей никаких внешних замков или запоров. Шкатулка поблескивала, как медная, но была тяжела. Не как медная и даже не как золотая, а еще тяжелее. Уну-Амон надеялся, что в шкатулке лежит большое богатство. «Если это так, — подумал он, — я выкуплю у царицы Хатибы корабль и доставлю верховному жрецу Хирхору лес для закладки священной барки».
«Я смраден, я пьян, я нечист, — бормотал про себя Уну-Амон. — Пусть Амон-Ра, отец богов, пожалеет несчастного путешественника, пусть он вознаградит мое терпение большим богатством. Я был послан в Финикию, я сделал все, чтобы приобрести лес для закладки священной барки. Неужели великий Амон-Ра, отец богов, не подарит мне большое сокровище?»
Палец египтянина коснулся алого пятна, мягко продавил металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился в странный металл, но, понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал: вот что-то произошло. Не могли птицы запеть — в комнате было пусто, а за окнами ревело, разбиваясь на песках, Сирийское море. Не могла лопнуть туго натянутая струна, ничего такого в комнате не было. Но что-то произошло, звук странный раздался. Он не заглушил морского прибоя, но раздался, раздался рядом, и Уну-Амон жадно протянул вперед руки: сейчас шкатулка раскроется!
Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не вор, то он грабитель, а если он не грабитель, то уж точно вор!
Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, но тяжелая больше, чем если бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до того, как попала в нечистые руки ограбленного филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела, на глазах превращаясь в нечто стеклянистое, полупрозрачное, как тело морской твари медузы, не теряя, впрочем, при этом формы. Наверное, и содержимое шкатулки стало невидимым или хотя бы прозрачным, потому что изумленный Уну-Амон ничего больше не увидел, кроме очень смутного, совсем неясно поблескивающего тумана.
А потом и туман исчез.
13 июля 1993 года
Из офиса «Тринити» выносили мебель.
Один из грузчиков показался Шурику знакомым.
Лица Шурик не разглядел, но эта характерная сутулость, потертый плащ, затасканная, потерявшая вид кепка… Ерунда, конечно, никогда раньше не видел он этого человека… Обычный бомж… Наняли на улице, вот таскает мебель, зарабатывает на бедную жизнь… Хотя похож, похож чем-то на Данильцына — проходил однажды такой по краже мебели. Но было бы смешно, займись Данильцын, отсидев, тем же промыслом.
Закурив, Шурик прошел в подъезд.
Заберу у Роальда отпускные и уеду. Подальше от Города, от лже-Данильцына, от Роальда. И уж в любом случае от Лерки. «Тебя скоро убьют, — сказала жена Лерка, забирая свои вещи. — Сейчас каждое дерьмо таскает в карманах нож или пушку, а ты работаешь с дерьмом. На помойке работаешь, на грязной свалке, среди свиней. Не хочу быть вдовой человека, работавшего на помойке!»
И ушла.
«Правильно сделала, — оценил поступок Лерки Роальд, человек, которого даже привокзальные грузчики держали за грубого. — Работаешь в дерьме, на помойке, среди свиней, от оружия отказываешься. Все правда. Лерка права, однажды тебя убьют. Зачем ей быть вдовой дурака?»
И добавил, подумав:
«Привыкай к оружию. Хочешь быть профессионалом, привыкай».
Шурик отмахнулся. ПМ, пистолет Макарова, зарегистрированный на его имя, хранился у Роальда. Но отказывался от оружия Шурик не просто так. Он знал себя. Сострадание и ненависть — сильные штуки. Если не хватает сил на то и другое, надо сознательно выбирать одно. Шурик не доверял себе в ярости. Боялся. Предпочитал обходиться без оружия. Его даже не интересовало, где хранится ПМ — не в кубическом же стальном сейфе, утвердившемся в самом просторном углу частного сыскного бюро, основанного Роальдом?
А где правда хранит оружие Роальд?
Стоял в сыскном бюро стол, конечно, стулья.
Вызывающе торчала рогатая вешалка для верхней одежды, сейчас промокшие под утренним дождем плащ и шляпа Роальда болтались на ней, как повесившееся чучело. На широком подоконнике валялись свежие газеты. Когда Роальд находился в бюро, комната не казалась запущенной. Стулья, по дешевке купленные у разорившегося СП «Альт», угрюмый кожаный диван времен хрущевской оттепели, длинные полки со справочниками — был во всем этом некоторый старомодный шарм, бюро походило на консульство или посольство пусть крошечного, но активного государства, воюющего со всеми окружающими его странами и народами.
Ну а сейф…
Нет, хранить оружие в таком сейфе смысла нет…
Честно говоря, Шурик не знал, где Роальд хранит и документацию. Дома у него, кажется, компьютер… «Меня шлепнут — Лерка вдовой останется, — сказал однажды Шурик Роальду, — а вот если шлепнут тебя — все бюро придется прикрыть. Как работать, если документация и оружие неизвестно где?»
«Злостный зирпич… Понадобится, найдете».
Обычно немногословный, Роальд иногда разражался непонятными цитатами. Подслушивал он их у Врача. Некто Леня Врач, давний друг Роальда, время от времени наезжал в контору. Жил он в городке Т. и носил подчеркнуто демократичный костюм, часто вообще без галстука, и, по мнению Шурика, был чокнутым.
«Графиня хупаласъ в мирюзовой ванне, а злостный зирпич падал с карниза…»
Сперва Шурик думал, что таких выражений Роальд нахватался в пограничных библиотечках, когда служил на Курилах, чего только не найдешь в этих пограничных библиотечках! — но Роальд как-то не укладывался в его представление о действительно читающем человеке. Нет, нет, Леня Врач, он, конечно. Только Леня Врач, войдя в контору, мог воздеть над головой длинные руки: «В горницу вошел негр, румяный с мороза!»
К черту!
Получу деньги и уеду!
Надоели сумасшедшие, дураки, ревнивцы, кем бы они на самом деле ни оказывались.
Он вошел в бюро, Роальд поднял голову:
— В горницу вошел негр, румяный с мороза…
Еще бы! Конечно, негр! Что еще мог сказать Роальд? Жаль, не с кем пари держать — Шурик запросто мог вычислить следующую цитату Роальда. Впрочем, черт с ним! Все равно через несколько часов он, Шурик, будет смотреть на мир из окна вагона и с удовольствием глотать баночное светлое пиво.
— Я в отпуске, — сразу предупредил он Роальда.
— Да ну? — удивился Роальд, впрочем, без особого интереса. — Уже в отпуске?
