Нина слегка наклонилась вперед, искоса взглянула на Сергея Сергеича. Лицо его выражало спокойное внимание.
— Вы понимаете, — заговорила Нина, отбрасывая поднятый ветром воротник, — директор сделал мне целый доклад. Говорил он о том, что Кривушинский совхоз развернут на вековой целине. Первые пять лет урожаи здесь обеспечены. Но через три-четыре года совхозу, конечно, придется подумать о восстановлении плодородия почвы. Директор так и сказал: сейчас мы занимаемся пенкоснимательством, но через три-четыре года придется позаботиться об удобрениях. Они считают удачей то, что под боком у них обнаруживаются апатиты. Все это очень интересно. Я решила даже написать в газету небольшую…
— Постойте, — перебил Нину Сергей Сергеич, ткнув рукой в сторону лагеря, который с высоты пригорка развернулся перед ними. Нина поднесла ладонь к глазам. Три палатки стояли на берегу реки, пылая в карминовом закате. Костер не дымился перед ними. Это было необычно.
Возвращаясь в лагерь, Нина всякий раз видела дым костра и суетливую фигуру дежурного кашевара. По-видимому, лагерь был пуст.
* * *
Зеленая лужайка лагеря, веселый плеск полотнищ. Выйдя из палатки профессора, Нина крикнула:
— Пусто.
— Должно быть, по берегу бродит, — отозвался Сергей Сергеич. — С ним это случается, бродит, как влюбленный, и сочиняет вирши, — Сергей Сергеич бросил наземь охапку хвороста и озабоченно добавил: — Займемся, однако, кашей.
Котелок отыскался в палатке профессора.
Пока Нина ходила за водой, Сергей Сергеич возвел из хвороста сооружение, похожее на муравьиную кучу.
Нина повесила на крюк котелок с пшеном. Сухие сучья вспыхнули. Нина расстелила плащ и легла у костра. Сергей Сергеич набил табаком трубку, и, прикурив от хворостины, привалился к окатанному камню.
Все пришло в надлежащий порядок.
Ветер стих. Дым восходил прямо и тень его слабо раскачивалась на белом полотнище.
— Странное соединение, — пробормотал вдруг Сергей Сергеич, — минералогия и вирши…
— Это вы о Петре Карловиче? — Нина широко расставила локти и опустила голову на сцепленные ладони. — Но он очень неплохой поэт.
— Я с вами не согласен, — невнятно проговорил Сергей Сергеич. — Вспомните, например, стихи, которые он прочел на выпускном вечере. Там сказано, что луна повисла на небе. По-моему, небо здесь только для размера. На чем же может висеть луна, как не на небе?
— В отношении формы Петр Карлович, действительно, слаб, — Нина произнесла эту фразу совершенно спокойно. Сергей Сергеич посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. Нина лежала неподвижно, глаза ее были прикованы к костру, сумерки позволяли различать на ее лице меркнущую игру огня.
— Дело не в этом, — резко выпрямилась Нина. — Я нисколько не удивляюсь тому, что Петр Карлович совмещает в своей особе поэта и минералога. По моему, есть особая поэзия в излучении кристаллов и в том, как минералог обшаривает землю.
— Прибавьте любовь минералога к туземным девушкам, — насмешливо пробормотал Сергей Сергеич.
Нина высокомерно приняла вызов.
— Это тоже неплохо — любовь к туземным девушкам.
Сергей Сергеич промолчал. Дым трубки был столь непроницаем, что Нина не заметила кривой его улыбки.
— Послушайте, — вновь заговорила она. — Вы не знаете, за что Карлович отбывал каторгу?
— Это весьма древняя история. Мне ее рассказал профессор Молостов. — Сергей Сергеич присел к костру и начал помешивать в котелке. — Дело было не то в 1905, не то в 1906 году. Петр Карлович учился в то время в университете. Жил он тогда с отцом, который был председателем окружной судебной палаты. Как-то раз Петр Карлович сидел в своей комнате. На улице запели «боже, царя». Петр Карлович выскочил на балкон. По улице идет черносотенная манифестация. Тут, конечно, и портреты царя, и хоругви, и мясистые лавочники. Петр Карлович, как вы знаете, человек экспансивный. Недолго думая, он забежал в комнату, потом вернулся на балкон и с балкона разрядил свой кольт. Семь выстрелов — двое убитых, трое раненых. Петра Карловича схватили. Грозило ему повешение. Но у отца были очень крупные связи, и ограничились тем, что Петра Карловича выслали на десять лет в Якутскую область. Отцу важно было выиграть время. В конце концов, он добился того, что Петра Карловича вернули. Было это в двенадцатом году. Профессор Молостов лет на восемь моложе Петра Карловича. Когда Петр Карлович вернулся на родину, — профессор Молостов не сошел еще со студенческой скамьи. На него, да и на всю студенческую молодежь Петр Карлович произвел огромное впечатление. Он приехал из Якутии этаким лесным человеком. Был он тогда лохматый, с черной бородой, с сильной походкой. На выступления Петра Карловича в университете сбегался весь город. Молодежь с ума сходила. Дамы тоже. Все это очень легко понять. Представьте тихий провинциальный город. И вдруг врывается этакий лейтенант Глан и произносит не скучный профессорский доклад, а живую поэтическую речь о природе Якутии. Говорит о минералах, об экологии растений, о быте якутов и вдруг произносит стихи о туземных девушках. Нетрудно представить, как все это было дико и необыкновенно. Вы только подумайте, — тихий университетский город и вдруг этакое:
— Шаманский бубен темен, задымлен…
Сергей Сергеич вернулся к своему камню и вновь начал набивать трубку.
— Все-таки это очень странно, — сказала Нина после короткого молчания. — Мне вспоминается одна сцена, которая разыгралась в кабинете Петра Карловича. Мы пришли на практикум по минералогии. Вы, конечно, помните, — у Петра Карловича висит объявление: в верхней одежде вход в кабинет минералогии решительно воспрещается. Мы честно разделись, но два парня прошли в кабинет в кепках. Они почему-то всегда ходили в кепках… Ну, вот. Прошли мы в кабинет. Петр Карлович влетел к нам бомбой и еще на пороге начал вступительное слово к практикуму. Говорил очень интересно, но к нашему несчастью парни в кепках попались ему на глаза. Он сразу переменился в лице, затопал и завопил что-то дикое. Можно было понять только одно, что он прогоняет парней, что его кабинет — не кабак, а храм науки. Понимаете, он так и кричал: храм науки! И вот я до сих пор не могу понять, как уживаются в одном человеке столь поразительные противоположности: с одной стороны, бывший каторжанин и революционер, с другой стороны, — храм науки, преклонение перед формой, погоня за внешностью.
— Петр Карлович любит театральные жесты, — проговорил Сергей Сергеич и кинулся в котелку, в котором захлюпала каша.
Ужин был стремителен, как солдатский завтрак.
Нина отодвинула пустой котелок и снова улеглась у костра. Дрема укачала ее на теплых руках. Засыпая, она услышала голоса рабочих. Они прошли в свою палатку, разговаривая о кинокартине, которую им показали на ближайшем совхозном становище.
