Гребнев не стал спорить. В бюро было две программные машины. Одну из них он согласился пожертвовать для Кости. Когда агрегат был смонтирован, практикант уговорил Гребнева разрешить ему самостоятельно спроектировать целый узел - обзорную башню. И он с азартом взялся за дело: скоро катушка с записью лежала на столе Гребнева.
Но Гребнев не мог проверить работу практиканта, глядя на паутинную нить с невидимыми формулами, поэтому он попросил Мищенко изготовить детали в уменьшенном виде - для контрольной сборки. На другой день два ящика деталей поступили в бюро.
Известно, что родители пристрастны к своим детям, но Костя не скрывал отвращения, глядя на безобразное сооружение, которое выросло на столе перед ним. Башня походила на кривой гриб, у которого сползла шляпка. В разных местах от гриба отходили какие-то нелепые наросты.
- Что это? - в ужасе воскликнул он. - Разве я этого хотел? Эти безобразные линии! И она еще нагнулась, словно собирается боднуть кого-то...
- Вы забыли дать роботам одно важное условие - форму будущего сооружения. Конструктор обязан знать, что должен делать сам, а что можно поручить машине.
Гребнёв разъяснил юноше, что роботы, находящиеся в его бюро, лишены чувства красоты. Им дали условия - машины нашли наиболее рациональное решение. Им сообщили, что на Венере господствующие ветры в широтном направлении, - они нагнули башню навстречу ветру. Им объяснили, что желательно иметь улучшенный обзор к югу. Они не нашли ничего лучшего, как приделать к башне этот безобразный нарост. Законы сопротивления материалов соблюдены. Упрекать роботов не за что.
- Значит, вся затея впустую? - Костя кивнул на агрегат.
- Почему же? Ведь есть случай; когда форма не играет существенной роли. Вот такую работу мы и будем отдавать ему. И чертежи действительно не всегда нужны, - добавил Гребнёв. - Надо только заказать настоящую машину. Вместо этого вавилонского столпотворения.
Агрегат, слепленный Костей, и на самом деле выглядел технически нелепо: чертежные роботы, собравшись в тесную кучку, толпились вокруг машины-переводчика, протягивая к ней металлические руки. Все вместе напоминало заговорщиков из старинного романа.
- Можно даже научить машину и законам формы, - заметил Гребнёв. Геометрии, золотым сечениям...
-А что же делать сейчас? - спросил Костя.
- Взять рейсфедер, - усмехнулся Гребнёв, и тушь.
И Костя покорно склонился над бумагой, рисуя "старомодные загогулины" и "никому ненужные линии", над которыми так издевался.
Но, видимо, машины решили в отместку поиздеваться над Костей.
Когда Гребнёв через час подошел к своему помощнику, тот сидел с выражением крайнего отчаяния на лице, а стол перед ним был завален набросками башни один красивее другого.
- Что ж, - заметил Гребнёв, взяв в руки один из рисунков,- очень мило! Знаете, вы - художник.
И вам нет смысла уступать право на выдумку машине. Другое дело я. Я умею только чертить.
- Но посмотрите, что делают с моими рисунками машины! - простонал Костя. Он ткнул рукой на чертежи, сфабрикованные роботами. Гребнёв взглянул и невольно улыбнулся: рядом с рисунками Кости лежали аккуратно вычерченные карикатуры на них. Линии теряли плавную форму, башни превращались в уродцев, по сравнению с которыми первый "гриб" выглядел просто красавцем. - А когда я настаиваю на своих линиях, - продолжал жаловаться Костя, - они вычерчивают такие сложные конструкции, что вся работа теряет смысл. Посмотрите, сколько дополнительных креплений добавили они к этой модели. А ведь хороша? - Костя вытащил рисунок, похожий на увеличенное яйцо, поставленное вертикально.
- У вас, - сказал Гребнев, - рука художника работает отдельно от мысли конструктора. Дайте-ка я... - Он сел за Костин стол, минут пять подумал и быстро набросал силуэт башни.
- Ну как?
- Ничего... - Костя критически оглядел набросок. - Вы знаете, мне даже нравится. Но как отнесутся к этому чертежные роботы?
- А вы отдайте им!
Машина, к явному удивлению Кости, вычертила нечто очень близкое к рисунку Гребнева. Тот еще подумал, кое-что изменил и опять отдал машине. Теперь работа Гребнева и машины совпала.
- Я никогда не буду конструктором, - огорчился Костя. - Удивительно, как вы скоро справились с делом!
Гребнев рассмеялся.
- Я пользовался вашими готовыми рисунками. Иначе я провозился бы неделю. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоем составляем одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь вы, половинка!
Вскоре Гребнёв сделал еще одно открытие: его новый практикант собирался 'написать большую настоящую картину. Он хотел изобразить молодежь Великой Эпохи, неповторимого периода в истории человечества, когда закладывались первые камни коммунизма.
- Понимаете: все должно быть просто. Героические люди - это люди, которые просто делают великое дело.
Костя добавил, что ему недостает одного важного условия. Однако не художественного мастерства, как думал Гребнев, - по-видимому, Костя в своих способностях не сомневался, - а, как выяснилось, совсем другого.
-Участия в каком-нибудь большом деле, - сказал Костя.
"Удивительно это стремление молодежи к великим делам, - подумал Гребнев. Кто же, спрашивается, будет заниматься делами повседневными, которых
еще немало на нашей планете?"
- Ну, великого дела я вам обещать не могу, - 'сказал он. - Но станция для Венеры, вся, с потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но все-таки труд!
Костя разочарованно махнул рукой.
Постепенно бюро изменяло свой облик. Пяток новых, изящных и быстродействующих машин, работающих без чертежей, заменил штук сорок роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.
На долю Гребнева и Кости осталась теперь почти чисто творческая деятельность. Работа стала более напряженной: отпали паузы, передышки, невольные секунды отдыха, когда мозг занят машинальным ходом мысли или привычными умозаключениями. Зато проектирование быстро продвинулось вперед. Они работали только по три-четыре часа по утрам, на свежую голову - и все же станция была готова за два недели до срока.
Последние дни, как заметил Гребнев, практикант был поглощен еще чем-то, кроме работы в бюро. Иногда он в полном самозабвении чертил, именно чертил совершенно фантастические конструкции, которые при проверке их машинами оказывались никуда не годными. Тогда Костя отбрасывал чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу, как бы стараясь наверстать упущенное время.
Иногда он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и снова принимался за работу. Чаще всего на рисунках была девушка, уже знакомая Гребневу, та самая, что вызвала в свое время такое возмущение у Мищенко. Гребневу показалось, что в лице ее по сравнению с первым профилем из, пластилита происходят какие-то изменения. Взгляд стал как будто серьезнее. На некоторых рисунках девушка словно впервые задумалась над чем-то. Гребнев, естественно, ни о чем не спрашивал Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.
