Идиоты! Нельзя топить в жилом помещении. Во-первых, можно самим угореть. А во-вторых, всё время засасывается воздух снаружи – хотя бы для поддержания горения. А при этом все радиоактивные нуклиды, что ещё летают в воздухе, или осели на грязно-белую поверхность снега, попадают в жилую комнату. И, соответственно, – в лёгкие.
Ну а в третьих – нельзя поддерживать огонь днём. Потому что только слепой не увидит дым, или, если даже дрова сухие – волнообразное конвекционное течение нагретого воздуха из трубы!
Шавкат тогда, забрав всё, что представляло интерес, тщательно замаскировал подвал, навалив вокруг лаза-входа обломков и кусков ржавого кровельного железа. Накидал и снега. Тщательно запомнил место.
Теперь у него имелся ещё один склад «консервов на чёрный день».
Вот только – не дай Аллах, чтоб этот день когда-нибудь наступил.
День, когда придётся есть человеческое мясо.
Он на всякий случай давно вёл «разъяснительно-агитационную» работу «среди» своей жены. Объяснял. Приводил примеры: что все установки и моральные нормы любого Общества на самом деле – чистая условность.
Что, например, туземцы Новой Зеландии считали доброй традицией съедать трупы своих врагов – убитых ли в честном бою, или из коварной засады… И как аборигены «съели Кука». Потому что их вера не то, что позволяла – а приветствовала такое! И что чёртовы майя вообще приносили человеческие жертвоприношения – чуть не по двадцать тысяч каждый год… И что условия жизни у них теперь даже ещё хуже, чем в Новой Зеландии. Особенно в смысле катастрофического положения с продуктами: магазины и склады, которые можно было растащить и разграбить, растащены и разграблены в первый же месяц.
И надеяться вырастить фрукты на растрескавшихся от мороза деревьях попросту глупо: сдохли деревья. И капитально обосновавшаяся в их широтах зима вовсе не собирается уходить.
А жаль. Три яблони, хурма и урючина давали неплохой урожай даже в их крохотном огородике-участке. И сами варили варенье, и всем родственникам развозили. Эх, ностальгические воспоминанья… Поэтому он только недавно позволил себе распилить почерневшие скрюченные стволы на дрова.
Жена традиционно рыдала, сердилась, и пеняла ему за пропаганду людоедства. Что правоверный мусульманин должен жить по Законам Шариата, и соблюдать заветы предков. На что Шавкат не менее традиционно отвечал, что при предках, и при Пророке Мухаммаде ещё не знали такой напасти, как ядерная зима. Да и бомба…
Они часто говорили об этом. Буквально слово в слово повторяя аргументы и доводы. Всё – словно по утверждённому кем-то, и никогда не меняющемуся, сценарию, где для каждого расписаны реплики. И нет места экспромтам. Собственно, обычно так и бывает в тех семьях, что живут много лет, вырастили и поставили на ноги детей, и теперь коротают свой «предпенсионный» век – вдвоём.
Но в последнее время, когда жену стали сильнее донимать слабость и лающий сухой кашель, она уже не столь бурно выражала свой протест против того, что он предлагал. Разнообразить их рацион и мясом. Мясом людей.
Потому что всех собак и крыс, которых он смог подстрелить, или поймать капканами, они уже подъели.
Шавкат не обольщался: раз у жены появились эти симптомы, и недержание мочи, конец недалёк. Он и сам не надеялся протянуть больше ещё пары лет. Жизнь, вернее – выживание в каменно-железных джунглях, оставшихся от прекрасной и богатой Столицы, стала привычкой. Он лучше жены понимал, насколько бессмысленны их попытки «протянуть подольше». Прожить, протянуть ещё – значит просто немного отодвинуть неизбежную физическую агонию… Которая, как он знал, поистине мучительна.
А морально-то они давно себя похоронили. Потому что умерла надежда.
Никто на помощь, как они было думали в первые дни, не придёт.
Все сами в таком же положении. Дохленькое радио, которое ещё полгода назад кое-как ловило эфир, показывало, что, по крайней мере государственных радиостанций нет больше на планете. Остались только любители: такие же чудом выжившие крысы, как и они сами, сидящие по таким же, как у них, подвалам-норам, и теперь на всех языках мира взывающие о помощи… Чаще всего – на английском, конечно. (Его он понимал.) Вот только никто никому помощи не обещал. И об «успешно спасённых» не рассказывал.
Значит, все страны в таком же, как они (Если – не в худшем!) положении.
Перемалывая все эти, и море других горестных мыслей в жерновах полузамёрзших, и словно со скрипом ворочавшихся, мозгов, он продолжал движение. Тренированное сухопарое тело делало своё дело: искало, вслушивалось, вглядывалось, внюхивалось. (Сейчас «берлоги» людей куда как легче находить по запаху гари и прогоркшего масла коптилок. Поэтому они сами и установили в дымоходе фильтр – от глушителя джипа.)
Но, наконец, через полчаса придирчивого осмотра он убедился, что рыдающая женщина действительно – не подстава. И ей действительно горестно и одиноко.
За это время он успел описать вокруг места, где она «базировалась» полный круг, и выяснить: выпавший за ночь на старые сугробы тонкий слой снега нетронут. Не двигалось и не движется никто и ничто.
Всё, следовательно, чисто: женщина ниоткуда не пришла, а выбралась наружу из своей норы-берлоги. Интересно, с кем она так долго… Выживала.
Подходил к ней он, однако, осторожно: мало ли. Может, он недостаточно внимательно смотрел. Случается, как говаривали местные русские, и на старуху проруха. Может, эта женщина сама – охотник. Вернее, охотница.
Однако он приблизился уже на десять шагов, когда женщина наконец заметила его.
Ну как – его: камуфляжный грязно-белый маскхалат и капюшон, с серо-бежево-синими кляксами и разводами, которые он накрасил сам, отлично скрывали его тело и голову на фоне «техногенных» руин и снежного покрова. А шагов в мягких унтах не слышно. Так что заметила она, скорее всего, просто некое неопределённое движение.
Женщина вскинулась, вскочила с какого-то бревна, на котором до этого мостилась, свернувшись маленьким и беззащитным калачиком:
– Кто здесь?!..
Нет, осторожностью, или хитростью не пахнет. Невозможно так передать голосом и дёрнувшимся телом ужас и панику. Разве что она – превосходная профессиональная актриса. (Ха-ха! Где их сейчас найдёшь?! Вот именно…)
– Не пугайтесь. – он отвечал по-русски, так как она использовала этот язык. При этом старался ещё и избежать ненужных резких движений, чтоб не спугнуть. Хотя и отлично понимал, что особого основания доверять его словам, как и радушному тону, у неё нет, – Меня зовут Шавкат. Я – такой же выживший, как и вы. Местный. В-смысле, житель Столицы. – он, поморщившись, как от зубной боли, поправился, – Бывший житель. Бывшей Столицы. А кто вы?
