Андрей Щербаков - ДМБ-2010

— И поэтому залезла в мою сумку…

Наклонила голову и не смотрит на меня. Обидел.

— Ладно, не дуйся. У меня все равно там нет ничего лишнего. И я тебе все это хотел показать. Там все понятно?

— Нет, есть кое-какие вопросы. Слушай, — смотрит опять с искоркой в глазах, — у тебя же дома наверняка нет горячей воды, точно?

— Да как вы догадались, Холмс? Я только хотел попроситься в твою ванную.

— Поживешь тут у вас… Иди, умойся, а то весь заспанный какой-то… А я дочитаю пока.

Иду в ванную. Черная плитка и золотые краники — восторг! Я к этому просто неравнодушен. Многие почему-то обвиняют меня за это в грубом, плебейском вкусе…

С такими мыслями минут через десять возвращаюсь значительно более бодрым.

Крис сменила диспозицию. Уселась в огромное мягкое кресло, ноги свесила сбоку. В руках держит стакан с соком. Только сейчас замечаю, что на ней что-то вроде белой пижамы в цветочек.

— Ого, ты уже и пижаму одела?

Приподнимается. Смотрит злыми рысьими глазами. Я понимаю, что сморозил что-то не то. Вечно я путаюсь с женскими нарядами.

— Пижама!? Да это… это сверхмодный вечерний костюм от кутюр. Тебе… тебе за год на такое не заработать…

Теперь она понимает, что хватила лишку. Я, правда, совсем не обиделся. Что верно, то верно — не заработать. Зачем мне пижама от кутюр?

Тревожно глядя на меня, вскакивает с кресла, поспешно ставит стакан на пол. Подходит, пристально смотрит мне в глаза. Вдруг утыкается лицом в плечо. Я ободряюще похлопываю ее ниже спины.

— Ладно, Шурка, я не обиделся. А тебе действительно очень идет… хоть и пижама.

Все-таки я предусмотрительный парень, да и реакция у меня по-прежнему неплохая. А то бы с размаху получил в ухо. Крис с удивлением смотрит на свою руку, потом на меня.

— Слушай, я же не могла не попасть?

— Ага, призналась, что хотела засветить мне в ухо! А секрет, моя милая мастерица рукопашного боя, состоит в том, что я начал уклоняться еще до того, как ты начала свое неумолимое движение. Но если ты продолжишь в таком духе, то я, пожалуй, пойду домой. Доступно? — и я искренне смеюсь. Она тоже. Идет обратно, глядя на меня, подчеркнуто мягкими движениями устраивается в кресле. Опять свешивает босые ноги сбоку.

— Слушай, Котенок, мне с тобой интересно… — И опять смотрит с искоркой. — Ну что, теперь поговорим про проект «Ариадна»?

Вот это удар! Это мне вернулся угаданный пароль на ее компьютере.

— Конечно, давай поговорим.

— А ты не удивился, что я знаю…

— Удивился. Что ты еще знаешь?

— Много чего. Но главный вопрос — вы всерьез занялись этим проектом?

— Чтобы правильно тебе ответить, я должен сначала прочитать лекцию о психологии современного российского руководства. Ты знаешь, что писал великий историк Карамзин: «Разбудите меня в любое время дня и ночи и спросите, что делает русский мужик? И я отвечу…». Так что ты ответишь, милая моя Шурка? Правильно, осваивает, осваивает госбюджетные средства. Продолжаю. Кроме технических специалистов, которые ничего не решают, этот проект ни-ко-му не интересен. Это просто очередной флаг — «передовые технологии и все-такое-прочее».

— Но я смотрела твои бумаги. Вы за полгода прошли путь, на который нам понадобилось шесть лет. Вы предложили новую архитектуру операционной системы. И что же, это все бросить?

— А ты чувствуешь разницу между грустными словами «один и две десятых микрона» и более веселыми «семнадцать сотых микрона»? Разница почти на порядок и в пятнадцать лет.

— Вы умеете первое, зато мы умеем второе.

— И кто же позволит делать российские карты на вашем железе?

— Тебе не жалко своего труда?

— Бобру надо плотину строить, да только мех у него больно красивый на боярскую шапку хорош. Это цитата.

Я смотрю в окно. Выставка достижений народного хозяйства залита расплавленным предзакатным золотом. Да, я же забыл, что народного хозяйства у нас больше не существует.

— Но ты не возражаешь, если мы используем твои записи?

— Не возражаю. Вы же должны что-то получить взамен за лекции.

— Неизвестно, кто кого там учит. — Фыркает. — Вспоминаю все время твою утреннюю шутку.

— Скажи, Шур, почему ты так смотрела на меня, когда я попросил поставить Вивальди? Я почувствовал, что затронул что-то не очень приятное.

Она молчит, вертя в руке стакан с соком.

— Шур, мой взгляд все время останавливается на твоих розовых пятках. Ты не боишься щекотки?

— Хороший вопрос. Меня уже лет десять никто не щекотал за пятки.

— Сейчас я это исправлю.

Усаживаюсь на краешек кресла и кончиками пальцев мягко провожу вдоль ступни к восхитительно-розовой пятке. Минут пять занимаюсь этим увлекательным занятием. Она не подает признаков жизни.

— Шур, ты заснула?

— Сейчас умру от удовольствия.

— Вот это будет сенсация первых полос: Французская разведчица умерла от удовольствия. Ее звали… нет, не Никита, конечно. А просто… Шура. А главное, никто не поверит, что я просто гладил тебе пятку.

— Ты должен почитать мне стихи. Для полного удовольствия.

— Хорошо. Слушай:

Шурка потягивается и мечтательно повторяет последнюю строчку.

Вдруг на щиколотке… Нет, я не верю, мне почудилось. Я задерживаю пальцы.

— Шурка, что это? — Чувствую, что не владею голосом.

— Комарик укусил. — Лениво так отвечает.

— С железным жальцем?

— Да, да! Какое тебе дело?! Сейчас я кое-что покажу тебе…

Вскакивает и убегает. Через минуту возвращается. Без своей пижамы от кутюр. Подходит почти вплотную ко мне.

— Ну смотри, смотри… Что же ты уставился в пол?

Поднимаю глаза. Мне, как всегда, становится холодно. Крис отстраненно смотрит на меня глазами экскурсовода. И таким же голосом говорит:

— Да, это плеснули кислотой. И вот еще, метили в лицо, но я увернулась.

Под правой грудью — серо-розовое пятно в форме креветки, только значительно больше. Такая же клякса между ключицами.

Поворачивается.

— А вот это — электрическим проводом.

Поворачивается обратно. Только теперь я понял, что значит фраза «нет живого места».

Меня притягивает глубокий треугольный шрам слева под ребрами.

— Не бойся, потрогай. Ты видел, как туши подвешивают на крюк?

Явно двигаюсь к потере сознания, хотя видел и не такое.

— Я была в плену. Рассказать тебе, что делали со мной и что я сделала с теми, кто мне все это устроил? Потом, когда я сбежала?

Я молчу.

— Ладно, я пожалею тебя, мой маленький Котик. У каждого свои котята, утопленные в помойном ведре. Память — упрямая и опасная вещь, правда?

Смотрит на меня, а потом продолжает:

— А музыка играла громко-громко, чтобы не было слышно, как я визжала… Иногда я пытаюсь забыть это… Ты понял?

Уходит и шуршит какой-то тканью. Одевается. Говорит уже спокойным голосом:

— Нас водили в музей. Там фотографии. Почти всех тех, кто сегодня сидел на лекции. Всех этих сотрудников электромеханических заводов. С погонами и орденами.

Я знаю, что она сейчас скажет. Сейчас мне будет очень трудно.

— Ты там тоже есть. За что у тебя такая красивая медалька, а?

Подходит ко мне и смотрит мне прямо в глаза. Я твердым голосом отвечаю:

— За котят. За котят, утопленных в помойном ведре.

Она отшатывается как от удара. Резко отворачивается и отходит к окну. Несколько минут стоит неподвижно. Потом поднимает над плечами руки ладонями вверх. Я вкладываю свои руки. Она мягко, но сильно притягивает меня к себе. Щекой прижимаюсь к ее плечу. Мне кажется, что через тонкую ткань я чувствую каждый шрам на ее спине.

Мы смотрим, как закатное золото становится красным. На руки мне тихо течет чистая и теплая влага.

Звук вскипающего чайника совпал с осторожным постукиванием в оконное стекло. Такое впечатление, что постукивают ногтем. Это весьма занимательно, поскольку окошко мое находится на третьем этаже. Я оторвал взгляд от чайника и посмотрел в окно — красивый разноцветный волнистый попугайчик сидел на моем подоконнике.