Словом, полетевшим волной по трибунам.
Волной, срывающей души в пропасть животного ужаса.
Ужаса времен…
Боги вернулись.
– Вижу, вы узнали меня, – удовлетворенно сказал мужчина, когда разноязычная волна докатилась до него. – Вот теперь и поговорим. Кстати, снайперы и прочие любители пострелять… Можете не пыжиться – порох в патронах все равно не вспыхнет.
Все слова исправно переводились на английский, и дрожащий женский голос повторял их.
Стадион потрясенно молчал. Толпа еще не осознала – дурят ее или нет.
Максим, отвалив челюсть, смотрел на олимпийского бога, поднявшего факел ввысь. Мозг современного человека напрочь отказывался верить в мифологическую чушь, якобы предстающую перед ним, но сердце нашептывало совсем о другом…
– Похоже, вы не верите, что встретились с богами, – усмехнулся мужчина, назвавшийся Зевсом. Обернулся и позвал: – Гефест.
Вперед, прихрамывая, вышел старик и исподлобья посмотрел на Зевса. В его взгляде пылал огонь самого неба.
«Чернило, ты материалист?» – спросил капитана Серега Бережной, майор, с которым они вместе участвовали не в одной операции.
«Теперь не знаю», – ответил Черниловский, потроша очередной патрон и глядя, как вместо пороха из гильзы сыплется какая-то невесомая труха.
«Сон, наверное…» – предположил Володя Ларионов.
«Отставить болтовню! – рявкнул командир в самое ухо. – Вы солдаты, а не святоши. И не важно, кто противник. Если будет нужно – станете богоборцами, мать вашу!»
Черниловский зарядил патрон в магазин, вставил его в приемник, передернул затвор и, направив ствол в небо, спустил курок.
Щелк.
Осечка.
Крепко выругавшись, он отбросил винтовку. Поролоновая подушечка отскочила в сторону, и правый локоть больно стукнулся о шершавый бетон.
Зевс подождал, пока Гефест встанет рядом, и произнес:
– Мы изучили историю вашего общества. К настоящему времени вы, люди, уже должны были научиться жить без огня. Уровень технического прогресса планеты столь высок, что такой процесс, как горение, вам теперь вовсе ни к чему. Преждевременный дар исчерпал себя.
Стадион возмущенно загудел, начиная понимать значение сказанных слов. В небе появилась черная клякса вертолета.
– Но мы не отнимем у вас огонь. Мы снисходительны, – продолжил Зевс, окидывая властным взором тысячи людей. – Вы будете бороться за право и дальше обладать божественной искрой. Не зря мы пришли именно сегодня, именно сюда. Вы отстоите огонь в спортивных состязаниях – наша команда против вашей. Боги против людей. По-моему, вполне честно.
Стадион вновь притих. Слишком нелепо звучали эти слова.
Или слишком страшно?
– Мы проведем необычные Олимпийские игры, которые вы запомните навсегда! – прогремел Зевс. – Вы можете выставить самых лучших спортсменов против нас. Одиннадцать видов состязаний. Никакого жюри – победа будет очевидна для всех, видна невооруженным глазом, ибо нельзя спутать, кто разорвет грудью финишную ленту. Это зримо. Никакого обмана.
До Максима постепенно начинал доходить смысл бешеного водоворота событий сегодняшнего дня. Если на миг допустить, что вокруг – не какой-то сумасшедший розыгрыш невиданного размаха, то все сразу становится на свои места. Человечество может выставить команду из самых лучших спортсменов. Без проблем! Все честно! Только одна маленькая загвоздочка – все лучшие исчезли…
– Если вы одержите вверх, – сказал Зевс, – то человечество сможет владеть огнем и дальше. Но в случае нашей победы мы его заберем. Навсегда.
Стадион молчал.
– Мне прекрасно понятно ваше сомнение. – Зевс рассмеялся. И мурашки пробежали по спине Максима от этого смеха. – Поэтому я докажу, что все, что вы услышали, – правда. И слова, сказанные здесь, – истинны.
Кажется, на президентской трибуне вновь появился глава государства в окружении правительственных чиновников и сотрудников ФСБ.
– Сейчас, дабы рассеять сомнения скептиков, мы ровно на пять минут заберем огонь с вашей планеты, – провозгласил Зевс. – Видимо, вы не до конца осознаете, как много он для вас значит…
– Психи! – выкрикнул кто-то из толпы. – Да они же просто душевнобольные ублюдки!
Зевс улыбнулся.
И стадион вздрогнул от этой улыбки.
– Гефест…
Хромой старик вздохнул и медленно повернул голову. Посмотрел на факел и хрипло прошептал:
– Аиннулви-куа… Пламя мгновенно погасло.
И что-то неуловимо изменилось в мире людей…
* * *
Через минуту после взлета у «Боинга 757–200» авиакомпании «Аэрофлот», совершающего рейс номер 2745 Москва – Париж, внезапно отказали оба двигателя. Самолет вздрогнул и начал заваливаться на правое крыло. Командир экипажа уставился на приборы и машинально двинул рычаг тяги вперед.
– Твою мать! Димка, глянь гидравлику! – крикнул он.
– В норме, – отозвался второй пилот.
– Закрылки на двадцатку!
– Мы валимся, Санек! Двигло – навзничь! Я никогда не думал, что могут сразу оба…
Командир перевел остекленевший взгляд на помощника, затем на альтиметр.
– Шереметьево! Говорит борт 2745! Отказ обоих двигателей! Бля!.. Высота пять сотен! Мы топором падаем!
– ТКАС взбесился!
«Диспетчер – борту 2745, – раздался надрывный голос в наушниках. – Мужики, вы ж над жилыми кварталами уже! Тяните до Лосиного, иначе тысяч пять загубите, не меньше! Или ПВО собьет на хрен!.. Что?! Четвертый, подтвердите информацию! Как это – все разом?! Звони Денисычу…»
Голос диспетчера оборвался.
Сердце командира экипажа Александра Остапенко колотилось так, что казалось, ребра сейчас потрескаются. Он работал в гражданской авиации уже более десяти лет и не одну тысячу часов налетал на «Тушках» и «Боингах», чтобы суметь признаться себе – машина вместе с двумя сотнями пассажиров на борту обречена. Теперь главное – довести 115 тонн дюраля и керосина до относительно безлюдного парка Лосиный остров. Чтобы не свалиться на жилые здания. Чтобы хоть как-то уменьшить коэффициент греха, который он, хотел того или нет, уже взял на душу.
Под фюзеляжем мелькнул МКАД, потянулись струны московских улиц.
Остапенко снял наушники.
Дверь открылась, и в кокпит сразу ворвался истошный визг пассажиров. На пороге стояла Надюшка – молоденькая стюардесса с забавно съехавшей на затылок пилоткой. Это, кажется, был ее второй или третий рейс. Совсем девчонка.
– Мы падаем? – как-то слишком спокойно спросила она, глядя на проносящиеся под брюхом «Боинга» крыши домов.
Командир пробежал непослушными пальцами по нескольким сенсорам, опуская закрылки на максимально допустимый угол, и ответил:
