Мы чокнулись.
– Твое здоровье, глупак!
Когда Пашу сильно развозит, он вспоминает, что три года учился в Софийском университете.
Ладно. Я глупак.
Но Паша не отставал.
– Ты не просто глупак. Ты маймуна. Молчи! Разверни башку и посмотри туда… Вон туда… Видишь ту позорную чучулигу? – Он судорожно тыкал пальцем в кривляющуюся у бара девчонку с веселящимся личиком-смайликом. – Или вон… Левее… Не женщина, а ядовитая пепелянка…
Хлопали пробки.
Веселье входило в пиковую фазу.
Через столик от нас расположился за столиком толстый поц с лысой головой и узкими свинячьими глазками. На нем был безумно дорогой костюм, правда, сидел дерьмово. В сосисочно пухлых пальцах поблескивал бокал с Chateau Margaux. Что ж, такая бутылка стоит того, чтобы ее все в зале видели. Правой рукой поц гладил девку – типичную ядовитую пепелянку в чем-то прадо-гуччи-подобном, конечно, с сумочкой Vuitton и длинным розовым маникюром. Они обсуждали отдых в Сардинии. (Где еще отрываться?) Я слышал каждое слово. Обсудив отдых в Сардинии, они перешли на последнюю коллекцию Гальяно. Вспомнили о нашествии наглых русских моделек в нижний бар Plaza Athenee в Париже. Сошлись на том, что ресторан Nobu стал хуже, а в Лондоне холодно, и к черту этот «Челси». И даже Prada несколько démodé, начинает выходить из моды.
Резво для поца.
Впрочем, что я о нем знаю?
Почти не слушая тоскующего Пашу (…вот закончим роман, и ты найдешь меня в постели удушенным…), я порадовался вместе с поцем и его ядовитой пепелянкой за какую-то Аню, которая спит сейчас с Николя, и нервно посмеялся над странным замужеством неизвестной мне Ксюши (…козлица винторогая…), а вот Танька, оказывается, вообще овца…
Хочешь отомстить за дороговизну авиабилета – плюнь в стюардессу.
Накрашенная девица через два столика перехватила мой взгляд, повела голым нежным плечом, скромно шевельнула губами: «Одна…» Я так же скромно шевельнул губами в сторону Паши: «Не один…» Пусть думает, что хочет. На секунду я утонул в тоске, в безбытии, в том, что на самом деле это я один. Совсем один. На секунду даже свет потускнел. Вокруг кривые лживые морды, будто все разом откусили от зеленого лайма. Каждый в «Кобре» развлекался, как мог. Пепелянка, например, держала диету по Волкову. Она полностью за раздельное питание, прочел я в ее небогатых мыслях, потому ей и принесли массу крошечных мисочек и тарелочек. Зато поц у нее был, что надо. Такой не станет сидеть на кокосе, и герасим у него небодяженный, хорошего качества, без добавок для веса. И новый корт с хорошим баром. И тренерша-секси, вилорогая дилерша из Латвии. (…а тот кислый под аркой уже полгода по вене двигается…. У него норма – два грамма в день… Я сегодня умру, милый, если не поеду в фитнес… Неужели у нее только второй размер?.. Ты попробуй в моем СПА…)
«Заткнись!»
Мы с Пашей обернулись.
Впрочем, обращались не к нам.
Чел в зачитанной футболке прижал к стойке бара очкастого приятеля.
«Ты что? – отбивался приятель. – Ты жить не хочешь? Или не умеешь? Почему?»
«Да потому, – рычал чел в вызывающей футболке, положив на всех в зале, даже на насторожившуюся у входа охрану, – да потому, что когда в девяносто пятом ты торговал пивом в палатке, я уже врубился в перемещение грузов через российскую таможню. Всосал? Да потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал MDMA в «Птюче» и перся под Born Slippy Underworld. Всосал? И теперь могу позволить себе, чтобы на заднем сиденье моей тачки валялась книга с названием «Тринки». Мы разные с тобой, врубаешься? Я не смотрю «Бригаду», как ты, плевал на русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с «Черным бумером». Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охреневаю от итальянских дизайнеров. Всосал? И свои первые деньги я потратил не на «бэху» – четырехлетнюю, как у пацанов, а на деловую поездку в Париж. Это у тебя в голове насрано жить, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, дети, чтобы все, как у людей. По воскресеньям – в гости, в понедельник с похмелюги на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, всей семьей. Ты «Аншлаг» смотришь, а я – другой. (Кажется, он тоже играл под трикстера.) Хочу, чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не душечка Зайцев, чтобы наша музыка не с Пугачихой ассоциировалась, а с U-2, и чтобы мы угорали не под Галкина с Коклюшкиным, а под Монти Пайтона…»
Над нашим столиком навис прилизанный, как кукла, официант:
– Кто тут, который ничего не помнит?
Паша заржал и указал на меня.
Официант не смутился:
– Вас к телефону.
1.Извините, что мой президент идиот.
Усатый ухмыльнулся. Он не смотрел на меня.
Но думал он обо мне. Я поймал обрывки его невнятных мыслей.
Кажется, он мечтал прокатиться со мной в машине… И не просто прокатиться, а прокатиться по какому-то конкретному адресу… Некогда было выяснять – куда… Телефон стоял на краю стойки и по ухмылке бармена я понял, что, наверное, звонит женщина.
«Уходите оттуда!» – голос был незнакомый.
– О чем это вы?
«Не возвращайтесь к столику. Уходите!»
– Вы Лиса? – спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.
«Нет, – ответила женщина с большим неудовольствием. – Я Кора».
Поглядывая на усатого, я заметил:
– Почему я должен вам верить?
«Вам и не надо верить».
– Тогда я совсем ничего не понимаю.
«Сделайте вид, что идете в туалет, и сваливайте из клуба».
– Я этого не сделаю, – спокойно ответил я. – Обычно я сижу здесь до утра.
Неизвестная Кора даже застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее, в общем, не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий собственного прошлого, может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем.
Но отступать Кора не собиралась.
«Положите трубку, – повторила она, – и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. Не теряйте время. Если уйдете прямо сейчас, еще может получиться. Главное, не оглядывайтесь. А спуститесь в аллею…»
– Что там?
«Я вас встречу».
И трубку повесили.
Паша, тот еще фикус, прилип к столику.
Если Ойлэ отпустила его на всю ночь, значит, вернулся из поездки муж.
Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник. Он оказался отключенным. Я не помнил, когда отключил его, но на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело ничтожной мелочью. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из «Золушки». Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) полез в карман. Поторопись, блин! Усатый уже открыто следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа, и он не собирался упускать шанс. «Паша, – негромко сказал я, – не дергайся и по сторонам не смотри». Он там, за столиком, пьяно дернулся и стал озираться. «Позвони Ойлэ, разбуди ее, пусть она срочно пришлет за тобой машину».
