— И вы предлагаете?
— Глотнуть свежего воздуха, полюбоваться ночным городом — и разбежаться по домам.
— Гениальное предложение. Вы знаете, я уже тоже едва бреду.
Остальной путь они проделали молча.
Когда Айрис толкнула узкую дверь, в лица им пахнуло свежестью и одновременно легким запахом тлена — то ли прелых листьев, то ли истлевшего от времени мусора. Вечерний полумрак смешивался с облаками, прятал огни огромного города.
«Откуда здесь листья? — посмеялся над собой Лоусон. — Это же тебе не парк. И даже не „висячий сад“».
— Там кто-то сидит, — шепнула Айрис.
В дальнем конце смотровой площадки стояло пластмассовое кресло. В нем спиной к ним сидел человек в глубокой шляпе с обвисшими полями.
— Добрый вечер, сэр, — поздоровался Лоусон.
Незнакомец не ответил, даже не пошевелился. Казалось, он напряженно высматривает что-то в сумрачном пространстве за перилами ограждения.
Какое-то смутное чувство шевельнулось в душе у Лоусона. Уж не ожил ли его Посредник, его дерзкая выдумка, и не разговаривает ли он сейчас с грозным Яхве?
Они приблизились к незнакомцу.
Айрис в который уже раз за этот вечер испуганно охнула.
Человек был мертв.
Он сидел здесь, по-видимому, многие годы, под дождем и на солнцепеке, занесенный зимой снегом и продуваемый всеми ветрами. Тело его успело не только разложиться, но и до предела сжаться, иссохнуть. На черепе с провалами рта и глаз болтались остатки кожи, седой бороды.
— Боже мой, — сказал Лоусон. — Вот смысл нашей жизни, Айрис, всего нашего восхождения. Мрак, уничтожение, распад… Знаете, чего мне сейчас хочется? Развязать папку и вытряхнуть ее в пропасть, за перила. А когда сотни листков закружатся в небе, — перешагнуть через перила, полететь вслед за ними. Представляете, как это хорошо?..
— Перестаньте! — с неожиданной силой и страстью оборвала его Айрис. Она взяла Лоусона под руку, повела обратно ко входу на смотровую площадку. — Что вы все время хнычете, черт побери?!
— Но ведь жизнь в самом деле бессмысленна. Девочка моя, неужели ты не видишь этого?
— Вижу. Смерть, однако, еще бессмысленней. Жизнь такова, какой мы ее представляем. Только и всего.
— Но ведь это ужасно, Айрис. — Голос Лоусона срывался. — Все ужасно. Этот дом, эта лестница…
— Нет, не все. У меня дома есть свечи и кофе. А вы, в отличии от осла с одиннадцатого этажа, не поленитесь плеснуть в чашки кипятка.
— Везде мрак и холод… Посредник мертв. Он ничего не сумел выпросить у бога, Айрис. Ни себе, ни людям. Вот как должен кончаться мой рассказ.
Айрис захлопнула дверь на смотровую площадку, нашла в темноте Лоусона, привлекла его к себе. Сердце его билось громко и неровно.
— Глупенький, — шепнула она, гладя его волосы, лицо. — Почему вы все просите у бога? У бога, дьявола, судьбы? Это все равно, что у мертвых просить. Проси у людей, у меня. В мире есть все, что нужно человеку для счастья. Слышишь! Проси у меня. Все, что хочешь.
— Откройте окно, — попросил Антуан.
Илья Ефремов взглянул на Павлова — лечащий врач хмуро кивнул.
Илья включил проницаемость окна, и в палату ворвался ветер — порывистый, насыщенный влагой и солью. За Большим коралловым рифом гремел и ярился океан. Отсюда, с двадцать восьмого этажа, риф казался белым шрамом на теле океана — месиво из пены и брызг прятало известняковые гряды.
— Собрались наконец… Вся девятая группа, — прошептал Антуан. Его лицо стало спокойным. Раньше на нем проступал тщательно скрываемый страх — не смерти, нет, скорее всего, непонимания происходящего, а вот сейчас, с приходом друзей, отпустило.
— Все трое… — Антуан слабо улыбнулся. — Как вы вовремя, ребята! И все в форме. Значит, при исполнении.
— Четверо! — поправил его Славик. — С тобой четверо. От Совета миров прилетел Шевченко, ты его знаешь. Илья — руководитель группы Садовников.[4] Через час расширенное совещание всех специалистов… А тебя, Зевс, мы в два счета поставим на ноги.
Больной на школьное прозвище не отозвался. По-видимому, он вообще не слушал Славика — к лицу его опять подступила смертельная бледность. Руки Антуана блуждали по стерильному кокону жизнеобеспечения, пока не наткнулись на руку Ильи.
— Не надо обо мне! — вдруг быстро и жестко сказал больной. — Меня уже нет. Надо спасать людей! Сотни… не знаю, может, уже тысячи… Но это не эпидемия… Это беда! Что-то нарушило равновесие. Может, отдыхающие, может, Рай… Разберитесь, ребята. Как можно скорее… — Он задыхался от слабости. Рука его, поначалу цепкая и требовательная, вдруг истаяла, мертвым зверьком уткнулась в простыню. — Только маме, только маму… Не говорите ей. Придумайте что-нибудь. Мол, потерялся в космосе. Чтоб оставалась надежда…
Антуан взглянул на лица друзей, и ему стало жаль их. Он через силу улыбнулся и даже попытался пошутить:
— Я знаю, откуда беда, ребята. Мы не понравились Ненаглядной! Поверьте, я знаю женщин. Я все-таки француз…
Голова Антуана упала на подушку, створки кокона жизнеобеспечения сошлись над его лицом — заработали инжекторы. Машина в который раз ловила мятущуюся душу и возвращала ее умирающему телу.
Они вышли в коридор. И тут из белых пространств медцентра появился маленький лысый человечек — академик Янин и, не поздоровавшись, злым напористым басом заклекотал:
— Где он? Почему вы бездействуете? У вас куча возможностей. Почему Антуана до сих пор не отправили на Землю?
— Перестаньте кричать, — оборвал его Павлов. — Больной не подлежит перевозкам, а телепортация убьет его. Делается все возможное. Более того — к нам прибыли лучшие специалисты из всех Обитаемых миров.
— Картина крови? — Академик Янин усмирил свой бас, губы его горестно сжались.
— Полный обрыв кроветворения, — ответил за Павлова Илья. — Без малого две недели. Я в прошлом тоже, кстати, врач.
— Мальчик мой… — пробормотал академик. Он как-то съежился, стал еще меньше. С надеждой спросил: — Насколько я знаю, кокон может годами поддерживать?..
— Практически вечно, — сказал Павлов, глядя поверх головы Янина. — Некротированные ткани и органы постепенно убираются. Остается мозг. Вопрос в другом: захочет ли он…
— Нас учили управлять организмом, — пояснил Илья, преодолевая спазм в горле. — Когда он поймет, когда устанет… Короче, он сам может остановить сердце.
