Теодор Старджон - Рассказы-2

— Дойдем до угла, — предложил Муленберг, указав на него пальцем, и разделимся. Ведь кричали совсем близко.

— Нет, — уперлась Баджи, — Я с тобой.

— Ладно, — согласился Муленберг, да так легко, что сам себе удивился. Они добежали до угла. Улица была пуста. Редкие машины стояли у обочины, одна припарковывалась, но никто не уезжал.

— Куда теперь? — спросила Баджи.

Муленберг молчал, обдумывая ответ. Баджи терпеливо ждала, а он прислушивался к далеким звукам, из которых и соткана ночная тишина. Вдруг он сказал:

— Спокойной ночи, Баджи.

— Спокойной… о чем ты!?

Оп отмахнулся:

— Пошли-ка лучше по домам.

— А как же?..

— Устал я, — признался Муленберг. — И вымотался. Этот вопль все жилы из меня вытянул, да и по лестницам скакать я не мастак. В этом уравнении слишком много неизвестных, с наскока его не решить. Так что пойдем спать.

— Ну Мули…

— Понимаю, — ответил он вздохнув. — Ты печешься о своем репортаже. Клянусь тебе, Баджи, ты получишь эксклюзивное интервью, как только мне будет что сказать.

Она внимательно оглядела его лицо в тусклом свете фонаря и удовлетворенно кивнула.

— Хорошо, Мули. Больше не стану на тебя наседать. Позвонишь?

— Обязательно.

Он поглядел ей вслед и подумал: «Хороша!». Потом спросил себя, почему она вдруг заговорила о том, что им нужно сильнее сблизиться. Раньше такое ее не волновало. Впрочем, в этой мысли что-то есть. Когда берешь нечто, называемое обтекаемым словом «все», подчас кажется, что ты получил не так уж много… Пожав плечами, Муленберг двинулся назад, к лаборатории, размышляя о морфологии, тератологии и случаях, когда чудовище, получившееся в результате ошибки природы, может ужиться с чудовищем, созданным по злому умыслу.

Внезапно он заметил свет. Мерцающий, мягкий, теплый. Муленберг остановился и задрал голову. Свет лился из окна четвертого этажа. Оранжево-желтый, но с ярчайшим голубым оттенком. Красивый, но… это полыхала лаборатория. Вернее, покойницкая.

Муленберг застонал. Потом решил поберечь силы. Они еще понадобятся — в лаборатории.

Добравшись до двери покойницкой, он распахнул ее. В лабораторию выметнуло облако горячего дыма. Муленберг захлопнул створку, сорвал с вешалки халат и намочил его под краном в умывальнике. Потом вытащил из шкафа два ценных огнетушителя, закутал лицо и шею халатом, сунул огнетушители под мышку и снял со стены еще один — насосного типа.

Потом, уже не торопясь, он вскочил на подоконник, вытянулся в струнку и поглядел сквозь материю поверх облака дыма. Спрыгнул на пол, пригнулся, заглянул под дым. Удовлетворенно выпрямился, нацелил огнетушители — один прямо, другой вправо и вниз — и исчез в дыму, держа третий огнетушитель наготове.

Когда Муленберг вбежал в покойницкую, там что-то завыло, волна горячего воздуха ударила его в грудь, словно живая, и ушла в лабораторию. Дым немного рассеялся, и оказалось, что Муленберг стоит, задыхаясь, у стены близ рубильника. Включив с его помощью метровый вентилятор в верхней фрамуге крайнего окна, Муленберг быстро избавился от остатков дыма — их вытянуло на улицу.

Вдоль левой стены стояли полки с реактивами и стеклянные шкафы, в которых блестели хирургические инструменты. Рядом находились четыре массивных стола с мраморными крышками. Остальное пространство занимали стеллажи для химических опытов, раковины, отделенная светонепроницаемыми шторами проявочная и громадная центрифуга.

На одном из столов лежала куча чего-то, напоминавшего горелое мясо, вперемешку с топленым животным жиром. Это месиво дурно пахло — но не гнилью, а кислятиной и сыростью, если к запаху подойдет такая характеристика. Кроме того, ощущалась резкая вонь едких химикатов, от нее свербило в носу.

Муленберг снял с головы сырой халат и бросил в угол. Потом приблизился к столу, мрачно оглядел лежавшее на нем. И вдруг заметил в месиве кость.

— Ну и дела, — прошептал он.

Потом обошел вокруг стола, ткнул пальцем куда-то в середину кучи и тут же отдернул руку. Тогда он взял со стола щипцы и вытащил ими кусок твердого вещества, похожего на застывшую вулканическую лаву или шлак. Внимательно рассмотрев его при свете настольной лампы, Муленберг воскликнул:

— Это же термит!

Какое-то время он стоял не шевелясь, только желваками поигрывал. Наконец медленно шагнул прочь от омерзительной кучи и что было сил швырнул щипцы в угол. Затем вернулся в лабораторию, снял телефонную трубку и набрал номер:

— Это «скорая»?.. Привет, Сью. Регалио здесь? Муленберг беспокоит. Спасибо… Здорово, док. Лучше сядь, а то упадешь. Сел? Тогда слушай. Только что меня лишили сиамских близнецов. Их больше нет… Заткнись, и все поймешь! Я сидел в лаборатории, разговаривал с журналисткой, как вдруг услышал дьявольский вопль. Мы выбежали на улицу, но ничего не нашли. Я простился с журналисткой и вернулся в лабораторию. Меня не было минут пятнадцать-двадцать. За это время сюда кто-то проник, положил оба трупа на один стол, распорол им животы и нафаршировал смесью оксида железа и гранулированного алюминия — этого добра тут полно, добавил немного магниевой фольги и поджег. В общем, сделал из жмуриков термитные бомбы… Нет, черт возьми, конечно, от них ничего не осталось. Они минут десять жарились при трех тысячах градусов… Проспись, Регалио. Не знаю я, кто это сделал, и даже думать не хочу. Я устал как собака. Увидимся завтра, с утра… Какой смысл посылать сюда людей? Это же не поджог хотели просто уничтожить трупы и выбрали очень надежный способ… Коронер? Я не знаю, что ему сказать. Пойду выпью и завалюсь спать… Просто хотел ввести в курс дела тебя. С журналистами лучше помалкивай. Ту репортершу, что была здесь, я беру на себя. На кой черт нам огласка, заголовки вроде:

«В лаборатории медэксперта при таинственных обстоятельствах сгорели два трупа жертв умышленного убийства».

И это всего в квартале от полицейского участка… Водитель пускай тоже держит язык за зубами. Ладно, Регалио. Я хотел поставить тебя в известность… Мне тоже очень досадно. Рождения очередной такой же парочки придется ждать лет двести.

Повесив трубку, Муленберг вздохнул и вернулся в покойницкую. Выключил вентилятор и свет, запер дверь, вымыл руки в раковине лаборатории и ушел.

До его квартиры было одиннадцать кварталов — неблизко, если учесть, что Муленберг не жаловал прогулки на свежем воздухе. Впрочем, и не так далеко, чтобы нанимать такси. Добравшись до седьмого квартала, он ощутил сильнейшую жажду и ужасную усталость — у него словно все батарейки сели. Будто магнитом потянуло его в мексиканский бар «У Руди», где музыкальный автомат играл Иму Су мак и Вилла-Лобос.