- Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.
Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.
Потом Громов сказал:
- На улице льет дождь.
И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.
- А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.
- Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.
- А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.
- Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.
- Случайное совпадение,- сказал Громов.- Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.
- А не могли,- спросил я,- его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.
- Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.
- Значит, он может вернуться обратно в меловой период?
- Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.
- Когда?
- Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.
- А здесь? Разве здесь не считаются?
- Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?
- Понимаю. Думают, что все это липа.
- Ну, пока! - сказал Громов.
- Пока!
На улице моросил дождь. Когда я подходил к дому, я невольно остановился возле газетного киоска. Там толпилась очередь за "Неделей", "Техникой молодежи", "Искателем" и другими остро дефицитными изданиями. Я невольно усмехнулся и подумал, что в дефицитных изданиях, которые они ждут под дождем, нет ничего про мальчика и по будет до тех пор, пока отец Громова не закончит свою докторскую.
- Где ты пропадал? - спросила меня мать, открыв дверь.
- А что?
- Костюм твой нашелся.
- Какой?
- Который пропал в химчистке. По ошибке отдали другому. А он вернул.
- А тебе не описали наружность того, кто вернул?
- Мне это ни к чему. Наружность описывают, когда вор. А это был честный человек и все произошло по недоразумению.
Я много думал о судьбе мальчика (копии). Меня немножко тревожило его будущее. Неужели ему, действительно, суждено стоять в музее, не двигаясь, как все другие экспонаты, сохраняя одно и то же выражение лица и не имея права даже переменить позу? Все это как-то не укладывалось у меня в голове, но продолжало почему-то тревожить.
- Отчего ты такой унылый сегодня? - спросил меня Витька недалеко от учительской.
- Ни отчего,- ответил я.- Просто так.
- Не выдумывай. По лицу вижу, что есть причина.
И тут я не выдержал, рассказал Витьке и про свои встречи с мальчиком и про свои опасения.
Витька выслушал меня, хмыкнул носом, а потом сказал бодрым голосом:
- Ничего с ним не станет. Постоит.
Меня просто удивило это равнодушие и бессердечие.
- А ты когда-нибудь пробовал стоять так в одной позе, как памятник?
- Но я же не копия, не находка, не экспонат. Я живой.
- Он тоже живой.
Витька оглядел меня с ног до головы, а потом покачал головой:
- Винтики не работают? Несешь антинаучную ахинею. Форменный обыватель!
- Живой он! За это я почти ручаюсь.
- Опять со своим честным словом! А факты? Доказательства? Аргументы?
И Витька круто повернулся и пошел не спеша в класс.
Действительно, он был прав. Но почему я не хотел с ним согласиться? Из самолюбия, из упрямства? Нет. Все было против меня и против мальчика, но я все-таки не сдавался.
На Витьку это все же произвело кое-какое впечатление, оставило след в его душе.
- Послушай,- сказал он мне на большой перемене.- Ты, кажется, говорил, что с ним там в кабинете великий русский путешественник Пржевальский?
- Не сам! Только портрет.
- Я знаю, что не сам. Сам давно умер. Я не к тому...
И Витька задумался. И лицо у него стало другое, совсем такое, какое было в больнице имени Куйбышева, в палате травм и несчастных случаев, после того, как в него попала стрела, пущенная глиняным папуасом.
Я не мешал Витьке стоять и думать. Я терпеливо ждал и надеялся. На что? Может, я рассчитывал, что Витька согласится со мной и поверит?
Наконец Витька нарушил молчание.
- По теории вероятности,- сказал он,- такой случай, как с мальчиком, потребовал бы слишком много времени.
- Сколько? - спросил я.
- Несколько сот миллионов лет. А с мелового периода нрошло только несколько миллионов. Понял? Значит, случай такой невозможен.
- Вполне возможен,- настаивал я.
- Нет, невозможен.
- Возможен,
- Для обывателя все возможно,- сказал Витька.- Даже чудо.
- Я не обыватель. Чудес не бывает.
- Возможны и чудеса. Но каждое чудо требует на свое осуществление столько времени, что это даже невозможно себе представить. А время у всех ограниченное, даже у природы.
С этим я спорить не стал. Витька гораздо больше меня знал про природу из справочников и энциклопедий.
Не знаю почему, но тут черт меня дернул похвастаться:
- А знаешь, на кого похож мальчик? - спросил я вдруг Витьку.
- Знаю,- ответил Витька.- На Эйнштейна.
- Нет. Не угадал,- сказал я.
- Ну, тогда на Дарвина.
- Да Дарвин же с бородой, старик. А он мальчик, почти наш ровесник.
- В детстве и Дарвин был мальчиком. Так на кого?
- А ты угадай.
Витька подумал и вдруг выпалил:
- Может, на Громова? Впрочем, сомневаюсь. Громов чистюля. И кроме того, задаваться любит.
- Не угадал,- сказал я.- Он похож на меня. И даже костюм точно такой, как у меня.
Тут Витька расхохотался и сплюнул.
- Типичный идеалист,- сказал он.- Все кажутся. А только ты один не кажешься, а существуешь. Ты, да еще мальчик в твоем костюме.
Он хмыкнул носом и пошел туда, где стояли Девяткин и Десяткин, теперь оба с усиками, один с рыжеватыми, а другой с неопределенного цвета. Витьку вечно тянуло к Девяткину и Дссяткину, да еще к стройному интеллигенту, сразу похожему на всех.
Но хватит о Витьке, о Девяткине с Десяткиным и об интеллигенте тоже! Все они одного поля ягоды, хотя и не только кажутся, но и существуют. Довольно о них! Но Витьке тоже! Мы с ним в тот день окончательно поссорились. И я был в очень плохом настроении всю неделю. И не из-за двойки, которую схватил у англичанки, а просто так, ни из-за чего.
В конце недели стало чуточку веселее, И я забыл про двойку и про Девяткина с Десяткиным, которые каждый раз, завидя меня, цочему-то подначивали и хохотали. Забыл я про них. Дело в том, что я узнал ужасно хорошую новость.
Я встретил Громова. И где? В музее, возле папуаса.
