— Каждое?
— Кроме одного-единственного. Которое тем самым должно быть отнесено к антиистинным, к псевдобудущему, считается хитрой вставкой Обратника в “Талмуд Запада”.
— Каким образом вы определяете, что предвидения, которые еще не осуществились, в свою очередь не являются такими же ложными вставками?
— Такой методики у вас нет. Приходится ждать, пока наступит срок осуществления. И тогда…
Лопушок улыбнулся и сказал:
— И тогда, если предвидение не исполнится, вы сделаете вывод, что оно написано и вставлено в текст Обратником?
— До недавнего времени это было так. Но уриелиты вот уже несколько лет разрабатывают метод, который, по их словам, может доказательно подтвердить ложность или истинность предсказаний будущих событий путем внутреннего исследования текста. Когда мы покидали Землю, буквально с часу на час ожидалось, что этот непреложный метод будет открыт. Но прежде возвращения на Землю мы об этом не узнаем.
— Ощущаю и чувствую, что эта беседа вам не по нраву, — сказал Лопушок. — Возможно и вероятно, мы продолжим ее в другой раз. Скажите, что вы думаете о развалинах и руинах?
— Здесь очень интересно. Конечно, в личном плане, поскольку исчезнувший народ относился к млекопитающим, очень похожим на нас, на землян. Мне никак не представить себе, почему они так внезапно и почти полностью погибли. Будь они похожи на нас, а по-видимому, это так и было, им следовало бы процветать.
— Они были разложившимся, сварливым, алчным, кровожадным племенем, склонным к самоистреблению, — сказал Лопушок. — Хотя, без сомнения, среди них было много замечательных личностей. Сомнительно, что они погибли из-за междоусобиц. Точно так же сомнительно, что их погубило эпидемическое заболевание. Возможно, мы когда-нибудь дознаемся, как было дело. А сейчас я устал, утомился и собираюсь отправиться, пойти в постель.
— А мне не спится. Если не возражаете, я поброжу по окрестностям. Эти руины при ярком лунном свете изумительно красивы.
— Они будят в памяти, воскрешают в душе стихи нашего великого поэта Шомера. Если я припомню как следует, если сумею перевести, переложить на американский, я вам их обязательно прочту, продекламирую.
Лопушок зевнул.
— Пойду-ка я, отправляюсь-ка я спать, отдыхать, почивать в объятиях Морфия. Но есть ли, имеется ли у вас снаряжение, вооружение, чтобы защититься, отбиться от невиданных, неведомых тварей, которые рыщут, шастают по ночам?
— Мне разрешено носить нож. Вот тут, за голенищем, — сказал Хэл.
Лопушок порылся у себя в суме и вытащил револьвер. Подал Хэлу и сказал:
— Вот, берите, возьмите. Надеюсь, он вам не пригодится, не понадобится, но кто знает, кто ведает? Мы живем, обитаем в диком, хищном мире, друг мой. Особенно вдали от городов, от поселений.
Хэл с любопытством осмотрел оружие. Такое уже доводилось видеть в Сиддо. Чем-то оно напоминало облегченные автоматы на “Гаврииле”, но было в нем очарование неземного. Пожалуй, больше всего оно напоминало древние стальные револьверы Земли. Шестигранный ствол длиной сантиметров в тридцать, диаметром миллиметров в десять. Поворотный барабан на пять латунных патронов со свинцовыми пулями, заряженных черным порохом и снабженных капсюлями ударного действия, скорее всего, начиненными гремучей ртутью. В отличие от земных, у револьвера не было курка. Чтобы боек ударил по донышку гильзы, надо было пальцем освободить боевую пружину.
Хотелось разобраться, каким образом действует механизм поворота барабана при обратном ходе бойка. Но желательно было как можно скорее спровадить Лопушка куда-нибудь подальше.
И все же Хэл не удержался от вопроса, почему сиддийцы не пользуются курком. Вопрос удивил Лопушка. Выслушав объяснения Хэла, Лопушок моргнул круглыми глазищами (зрелище причудливое и поначалу устрашающее, потому что моргал Лопушок нижним веком) и сказал:
— В голову не приходило. Похоже, курок действует лучше и не требует такого усилия от стрелка, как наша механика. Ведь и верно!
— Самоочевидно, — ответил Хэл. — Но я землянин и рассуждаю как землянин. Вы, оздвийцы, не обо всем судите так, как мы, я это заметил и отчасти дивлюсь.
Вернул оружие Лопушку и добавил:
— Сожалею, но принять не могу. Мне запрещено пользоваться огнестрельным оружием.
Лопушок явно удивился. Но не счел своевременным выяснить, как да что. К тому же сон одолевал.
— Замечательно, алоха, приятных снов, да посетит вас Сигмен.
— И вам шалом, — ответил Хэл. Проводил взглядом широкую спину жуча, исчезающую в тени, и охватило теплое чувство к этому существу. При том, что оно было чуждо и не похоже на человека, Хэла влекло к Лопушку.
Он повернулся и зашагал к статуе Великой праматери. Когда вошел в тень, увидел женщину, скользнувшую в темноту у трехъярусной груды камней. Последовал за ней и наконец увидел ее неподалеку, прильнувшую к пьедесталу. За нею был пруд, блиставший при лунном свете червленым серебром.
Их разделяло метров пять, когда женщина произнесла тихим гортанным голосом:
— Босвак, шье Ярроу.
— Босвак, — повторил он, сообразив, что это, должно быть, приветствие на ее языке.
— Босвак, — еще раз сказала она, а затем, очевидным образом переводя это слово на сиддийский, чтобы ему было понятно, произнесла: — Абху’умаигейтси’и.
Что значило приблизительно “добрый вечер”.
Хэл так и замер с открытым ртом.
Ну, конечно же! Теперь он понял, почему слова женщины звучали так неопределенно знакомо, почему ритм ее речи так напоминал что-то известное с незапамятных времен. Вспомнилось лингвистическое дознание, которое он вел в крошечной общине последних франкоязычных обитателей заповедника Гудзонова залива.
Босвак. “Босвак” — это же “бон суар”!
Хотя речь женщины, выражаясь языком лингвиста, была вырожденной формой, ее происхождение было очевидно. Босвак! А те слова, которые он слышал из-за окна? “Уовеву”! Это же “левеву”, по-французски “встаньте”.
“Шье” Ярроу. “Шье” — уж не “мсье” ли это? Начальное “м” отпало, французское “с” перешло во что-то близкое к американскому “ш”. Наверняка. В этом выродившемся французском были и другие перемены. Усилилось придыхание. Сместились гласные. Исчезли носовые звуки. Разбрелись согласные. “К” перед гласной перешло в замыкание гортани. “Р” перешло в “к”, “п”, “ф” сместилось в звук, подобный “х”, “л” перед гласной превратилось в “у”. Что еще? Должна была произойти трансмутация — смещение смысла слов, должны были возникнуть новые слова взамен старых.
