— Лейтенант, сейчас закипим! — прогудел из кабины Виталик Цар, терзая рычаг передач, — А у меня ещё первая скорость не фиксируется. Ещё десять кэмэ — и пиздец!
— А нам больше и не надо. — Раздумчиво изрёк Михульский, подпрыгивая на снарядном ящике. — До Пилипца всего-ничего осталось. Виталик! Виталик! Оглох, м-мать? Рядовой Цар!
— Гу… — Донеслось из кабины.
— О, так-то лучше. Можно ли как-нибудь проползти в Шипотскую долину мимо деревни?
— А шо не через деревню? — Виталик выглянул из окна и посмотрел на нас. Зря он так на горной дороге.
— На дорогу, Цар, на дорогу, твою…!.. Давно под откос не летал? А я летал! Пилипец нам не светит, потому что не верю я в эти нейтральные территории. Там небось уже казачки уфимские сидят. Нам это надо?
— Не надо. — Гуднуло из кабины. — А если там казачки, так я тем более в обход не попру. Они ж наверняка лесовозные дороги заминировали. Надо дальше пёхом…
И тут мы попали. Разогнавшись под горку, грузовик вылетел за поворот, а за поворотом чуть не врезался в коня. Ещё пять или шесть коней, жужжа гидроусилителями, стояли на задних ногах у обочины и злобно обгрызали придорожный дуб, так что щепки летели, а через сто метров громоздился бетонный блок-пост с чёрно-жёлтым знаменем. Казачки. Виталик врубил задний ход, и грузовик, страшно хрустнув передачей, визгнул шинами по асфальту и заглох. Коняги шарахнулись в стороны и гнусаво заголосили клаксонами. Мы — а было нас пятнадцать человек — метнулись из машины и залегли по придорожным кустам. Из блок-поста высыпали расхристанные воины с разномастным, но внушительным оружием, и зенитка на крыше тоже вертанулась в нашу сторону. Глухо застучало, и крупнокалиберная очередь лязгнула об асфальт прямо перед бампером нашего несчастного ЗИЛа. И тишина. Кони с бестолковым блеянием полезли куда-то на кручу, подальше от шума, а одному из них перемкнуло, видимо, его электронные мозги, и он нарезал теперь маленькие круги посреди шоссе, прямо на линии огня. От поста тихо доносился густой и извилистый мат.
Михульский, залегший рядом со мной, выразился не менее густо, и добавил:
— А тут ещё эти… Догнали-таки! — и махнул назад.
Там, за отрогом хребта, километрах в пяти, виднелся кусок дороги, по которому мы недавно проехали. Теперь там стояла пыль и мелькнул сине-белый джип. Зараза. Значит, у нас десять минут — не более того.
— Михульский. — Сказал я.
— А? — ответил он.
— У вас есть белый флаг?
Он тут же вынул из-за пазухи аккуратно свёрнутый шёлковый флаг, надел на полированную палочку и протянул мне:
— Подштанники Цара, конечно, были бы лучше, но… Чем богаты… А что ты им скажешь? Поделись с командиром!
— Скажу что-нибудь… Бла-бла-бла… А зачем тебе флаг?
— Расскажу как-нибудь… Бла-бла-бла. Будто сам не понимаешь! Давай, выдвигайся, коли такой умный!
И я выдвинулся. Идти через пустое простреливаемое пространство было не очень приятно, но более того меня волновала тронутая лошадь, грузно топтавшаяся на полпути. Она могла и копытцами, и огнемётом, и очередью из «Эрликона»… Но Бог миловал: животное так крепко зависло, что даже не обратило на меня внимания. За ограждением блок-поста было холодно и мокро, стояла атмосфера затяжного и безнадёжного осеннего запоя. Меня встретили автоматы из бойниц и молодой казачок, тоскливо глядевший через стенку на коней, ушедших в зеленя уже чуть ли не на верх хребта и уверено лезших дальше. Видимо, потом именно ему придётся их отлавливать. Из дверей выдвинулся могучий хорунжий с красным от гнева и алкоголя лицом. Пахнуло перегаром. Классический армейско-милицейский образец: ворот синего мундира расстёгнут, лет пятидесяти, брюхо, но слона задушит не глядя, коротко стриженый седой ёжик волос. Три дня не брит, но сапоги сияют. И пулемёт наперевес.
— Какого х-х-х… — Он закашлялся и сплюнул.
Ответить мне было особенно нечего, и я ткнул флагом на дорогу, туда, где поднималась пыль и мелькали приближающиеся машины.
— Мы-то, чего, мы ничего, а вон там — Радио Свобода. Через десять минут будут. А мы тут стреляемся, как маленькие.
Хорунжий взревел и ринулся назад в здание. Оттуда донёсся звон стекла и его приглушённые крики:
— Метельников, пол мыть! А вот так, м-мать, пол мыть быстро! Где Синюхин? Это что, Синюхин? Петров, Копаев, взять Синюхина, этого, этого и ещё вот это и ёбнуть в ручей! Пол м-мыть, м-мать! Маринка, домой бегом, три секунды на сбор, быстро!
Конечно, это сильно урезанный и отредактированный вариант его речи. Там всё звучало цветистее и заковыристее. Через минуту он снова выметнулся из двери, уже застёгнутый и пахнущий одеколоном, с авоськой пустых бутылок, и зарысил через дорогу в кусты. Помахивая флагом, я побежал за ним.
— Хорунжий! Многоуважаемый хорунжий!
— Чего тебе?
— А мы?
— Уматывайте!
— А назад мы не можем. Там Свобода.
— Уматывайте вперёд, чёрт с вами! — Он скрылся в кустах.
— А как же воевать?!
Ответа я не расслышал. Я ринулся к грузовику, наши, видимо что-то почуяв, уже заводили его в четыре руки и грузились. Через минуту мы уже клаксонили у поста, пытаясь объехать бегающего по кругу коня. Из-за ограды вышел давешний грустный казачок с пультом, как от телевизора, и нажал кнопку. Кобыла грянулась оземь и застыла. Мы проехали. Через минуту оглянувшись назад, я увидел пятерых казаков, отволокших бесчувственную скотину на обочину и спешно затягивавших её брезентом. Из-за поворота показался первый джип, но мы уже сворачивали на просёлок, ведший в Шипотскую долину. Слава Богу, оторвались. Пресса теперь надолго засядет у уральцев. Шакалы. Будут ходить, высматривать, со своими линзами и диктофонами, и не нахами им, не дай Бог. Могут и неделю торчать. Жалко казачков.
А нас сюда загнали очень кстати. До Магура Жиде — два часа пешего хода по хребту. А там — мастерские, вольница, можно пожить по-человечьи хоть пару дней…
Грузовик полз в гору на последнем издыхании, и окончательно помер уже у шлагбаума, за которым тянулись вверх выпасы. На шлагбауме висела ржавая табличка. Мы разгрузились. Михульский, постанывая и разгибая затёкшую спину, изрёк:
— Ну, наконец-то. Даже не верится. И вырвались, и на Жиде будем. Только на перевале, чувствую, сейчас мерзко, в дождь и туман попадём.
— Зато Радио Свобода при всём желании не сунется.
— Кстати, Павловский, что ты сказал хорунжему?
— Правду, лейтенант, чистую правду. Правда города берёт.
— Хо-хо, представляю, как она их там сейчас берёт… И кони у них — нажрались дуба без присмотру, и в горы, запором страдать. Во намаются-то! Аж приятно: «Прапорщик, это Радио Свобода, расскажите нашим слушателям, куда вы идёте!» — «В горы иду, коня ловить, клистир ставить»… Кстати, отдай флаг.
