— Зато Радио Свобода при всём желании не сунется.
— Кстати, Павловский, что ты сказал хорунжему?
— Правду, лейтенант, чистую правду. Правда города берёт.
— Хо-хо, представляю, как она их там сейчас берёт… И кони у них — нажрались дуба без присмотру, и в горы, запором страдать. Во намаются-то! Аж приятно: «Прапорщик, это Радио Свобода, расскажите нашим слушателям, куда вы идёте!» — «В горы иду, коня ловить, клистир ставить»… Кстати, отдай флаг.
И мы пошли в гору. Огибая шлагбаум, я прочитал надпись на ржавой табличке: «Обережно, идут вибухови роботи». Хм, с мирных времён… Впервые увидев её лет десять назад, я чуть ли ни всерьёз ожидал узреть на выпасе слоняющихся пьяных роботов, но всё оказалось проще: взрывные работы. Весёлая страна — Карпаты.
2000
Да, да, уважаемый коллега, я конечно, понимаю, что, коль скоро я профессионально занимаюсь всяческими тайными учениями и сектами, то должен спокойно и без эмоций относиться к самым различным извращениям человеческой природы и мрачным обрядам, которые — увы! — практикуются в этой среде гораздо шире, чем того хотелось бы. Но есть всё же некоторые границы вообразимого кощунства, перейдя которые человек уже не может более претендовать на это гордое звание, более того, даже наблюдать подобные обряды разрушительно для нашей психики. Так что, прошу вас, не удивляйтесь, что я пишу вам из этого милого заведения, и не пугайтесь, тем более, что меня уверяют, будто я иду на поправку, и раз так, то мы скоро сможем беседовать в привычной нам обоим обстановке. Не могу сказать, чтобы принудительное питание через катетер сильно укрепляло мои душевные силы, но ко всему, в конце концов, можно отнестись с юмором, и меня теперь почти не тошнит после приёма пищи — извините, ради Бога, за натурализм. Доктор Эштергази — милейший человек, вам обязательно стоит с ним познакомиться, но об этом после.
Сейчас же мне важно убедить вас, что я — не жалкий тронувшийся умом анорексик, а жертва обстоятельств, и будь на моём месте любой сколь угодно здоровый человек, дело бы закончилось тем, чем оно закончилось. Впрочем, так это или нет — судить вам, я же просто опишу события того рокового утра так, как они мне запомнились, а заодно упомяну вскользь некоторые предшествовавшие тому изыскания. Кстати, как там ваша жена и дочка? Надеюсь, все здоровы? Передавайте привет малютке Кримхильде. И вообще, опишите в следующем письме ваши обстоятельства, мне это очень интересно. И пишите чаще, прошу вас! Впрочем, я опять отвлёкся.
За месяц до описываемого события я разыскал в Архиве Древних Актов Иллюстрированную Энциклопедию Животных, написанную в двадцатом веке неким доктором В. Я. Станеком, изданную смехотворным тиражом в 50 000 экземпляров. В своё время доктор заведовал Пражским Зоопарком и книгу написал замечательную, хотя и с некоторыми забавными ошибками в систематике — этим грешила вся тогдашняя биология. Читал я её более для развлечения, — зоология была вне русла моих исследований, — но, согласитесь, чертовски приятно перелистывать хрупкие страницы из настоящей бумаги, разглядывая фотографические изображения давно исчезнувших созданий!
Но вскоре я обнаружил в тексте некоторые странные двусмысленности и намёки, позволившие мне предположить, что труд сей до некоторой степени относится к сфере моих интересов, то есть к неким тайным учениям. Не смейтесь, пожалуйста — я помню, как вы шутили, будто я склонен находить мистику даже в способах употребления туалетной бумаги, но здесь дело иное, и профессор Черешнин в своих гневных статьях заблуждается — надеюсь, от чистого сердца. Кстати, давно не получал вестей о нём. Жив ли ещё старик? По-прежнему прослеживает масонскую символику в проектах старинных телебашен? Напишите и о нём, а при встрече кланяйтесь от меня. Да, и вот ещё: почему вы так редко пишете? Ведь, кроме вас, никто мне более не расскажет о происходящем в Большом Мире.
Так вот. Книга доктора Станека просто-таки испещрена комментариями типа «Мясо омара и лангуста считается деликатесом». Или вот ещё: «Икра усача-мирона ядовита»; «Мясо сырти хорошего качества»; «Мясо форели отличается неповторимым вкусом». Сначала я не мог понять, как ко всему этому относиться, и счёл эти замечания некими умозрительными построениями или даже шуткой: ведь не мог же доктор в самом деле есть мясо форели или икру мирона! Ему бы пришлось предварительно их убить! Дело осложнялось тем, что книга была сильно попорчена временем, и многие важные фрагменты были нечитаемы или попросту отсутствовали. Справиться же в других изданиях не представлялось возможным: немногие из них пережили книгоборчество.
Изыскания всюду наталкивались на нехватку информации, и вскоре я так утомился, что поехал развеяться на свою подмосковную дачу в Спас-Клепиках. Доктор Станек по-прежнему оставался под подозрением в мистицизме, но свежий воздух и природа в целом вскоре отвлекли меня от бесплодных размышлений, и я повёл праздную жизнь аристократа. Доктор Эштергази говорит, что мне вредно много писать, но он неправ и понимает это, а также понимает, что прятать бумагу от меня бесполезно, я ведь всё равно что-нибудь придумаю. Вот и сейчас: только что он догадался о моём занятии, вероятно, по чернильным пятнам на руках, но как санитары ни обыскивали мой номер, ничего они не обнаружили. Теперь они удалились, а я вынул листы из щели оконной рамы и продолжаю писать. Сегодня мне снилось, будто доктор, рассыпаясь в извинениях, моет мне ноги, и я надеюсь, что сон этот вещий.
Каждое утро я купался в реке, — в Спас-Клепиках протекает Пра, — выпивал стакан кокосового молока, съедал салат из ламинарии и отправлялся в лес номер восемнадцать, который усилиями наших лесоводов протянулся от Владимира до Рязани. Более всего мне нравился участок 61–13: во-первых, он начинался сразу за моим забором, а во-вторых, там в изобилии росли мои любимые берёзы, мягкий Солнечный свет золотыми столбами падал на изумрудную траву, всюду росли грибы, и вообще, там было чудо как хорошо. Можно было лечь под дерево и размышлять о прекрасном до самого обеденного гудка.
Вот и в этот недоброй памяти день я направился в рощу и, забредя в самый глухой уголок, где даже асфальта не было, улёгся под стройным деревом. Ветер тихо шумел листвой, Солнце просвечивало через неё, как сквозь чудесный витраж всех оттенков зелени, мягко убаюкивающе пригревало. Кругом пели птицы, названий которых я тогда не вспоминал, и лесные звери безбоязненно проходили мимо меня. Вскоре я задремал.
Разбудил меня какой-то ритмический треск и, проснувшись, я долго не мог установить его причину. Наконец, я увидел метрах в пятидесяти от себя человека в тёмной одежде. Он ходил вокруг куста орешника и разрубал его на части тяжёлым лезвием на длинной деревянной рукояти. Отрубленные куски, каждый с локоть длиной, он клал поблизости, так, что они образовывали коническую фигуру вроде шалаша. Меня он видеть не мог, между нами была полоса кустов, а на мне — зелёное одеяние, я же видел его прекрасно и даже узнал: это был Семён Степанович Эриксон из Грибного хозяйства, он жил неподалёку и мы несколько раз беседовали. Честное слово, по разговору я не мог предположить в нём никаких странностей. Так всегда: вот, например, третьего дня ко мне приходили жена и мой брат, непринуждённо шутили и улыбались, но я-то знаю, чего они все хотят! Но у них ничего не выйдет. Стоит только чуть приболеть — и уже говорят о недееспособности! Кстати, почему вы так редко пишете? Уж не коснулись ли и вас какие-нибудь сомнения? Гоните их прочь и пишите, пишите, друг мой!
