Разбудил меня какой-то ритмический треск и, проснувшись, я долго не мог установить его причину. Наконец, я увидел метрах в пятидесяти от себя человека в тёмной одежде. Он ходил вокруг куста орешника и разрубал его на части тяжёлым лезвием на длинной деревянной рукояти. Отрубленные куски, каждый с локоть длиной, он клал поблизости, так, что они образовывали коническую фигуру вроде шалаша. Меня он видеть не мог, между нами была полоса кустов, а на мне — зелёное одеяние, я же видел его прекрасно и даже узнал: это был Семён Степанович Эриксон из Грибного хозяйства, он жил неподалёку и мы несколько раз беседовали. Честное слово, по разговору я не мог предположить в нём никаких странностей. Так всегда: вот, например, третьего дня ко мне приходили жена и мой брат, непринуждённо шутили и улыбались, но я-то знаю, чего они все хотят! Но у них ничего не выйдет. Стоит только чуть приболеть — и уже говорят о недееспособности! Кстати, почему вы так редко пишете? Уж не коснулись ли и вас какие-нибудь сомнения? Гоните их прочь и пишите, пишите, друг мой!
На Семёне Степановиче был синий комбинезон, весьма нечистый, с бурыми пятнами и заляпанный по местам клочьями белого пуха (теперь-то я знаю, что это значило!), также при нём была жёлтая сумка, а в ней что-то шевелилось и покряхтывало. «Интересно, — подумал я, — с какой радости человеку заключать шевелящееся и покряхтывающее в мешок? Ведь оно, видимо, живое, и совершенно явно не может оттуда вылезти! Может, само по глупости забралось?»
Но дело, как вы можете догадаться, обстояло иначе. Сложив весьма большой шалаш из нарубленного орешника, — а там ведь были и куски живого дерева, не только сушняк! — грибовод наломал сухих стебельков малины и положил их в основание конструкции, а затем специальным устройством запалил их. Вскоре огонь охватил дерево, и пламя поднялось высоко. Тут Семён Степанович совершил нечто загадочное и очень подозрительное: из маленького пакетика он высыпал на ладонь коричневые крошки растений, аккуратно завернул их в белый листочек, так, что получился цилиндрик, засунул его одним концом в рот, а к другому поднёс зажигательную машинку и поджёг его! Затем он сел на траву и с видимым удовольствием стал втягивать синеватый дым, ловко выпуская его затем спиралями и кольцами. Я окончательно уверился в том, что наблюдаю некий обряд, и принялся записывать подробности в блокнотик. Неужели вы и тут станете потешаться надо мной, поминая мистику пользования пипифаксом? Можете ли вы не верить мне? Почему мне никто не верит? Зачем они все смеются? Всё отделение смеялось сегодня: чёрт дёрнул меня рассказать о своих последних размышлениях в умывальной! Конечно, я сам виноват: выбрал место, время и слушателей. Плебеи нас никогда не понимали. Но неужели и вы, вы столь закоснели? Почему вы не пишете? Хорошо, хоть доктор Эштергази не смеялся. Весьма и весьма душевный человек, вам стоит познакомиться.
Вскоре травяная смесь догорела до конца, Семён Степанович выбросил её остатки в огонь — тот уже опадал, орешник потихоньку превращался в угли. Грибовод обратил свое внимание на кряхтящий мешок, и подтянув его к себе, развязал тесёмки. Затем он запустил туда руку и довольно грубо вынул наружу смешное создание, оравшее и трепыхавшееся. Это была большая белая птица с жёлтыми лапами и маленьким клювом. Приглядевшись, я узнал в ней самку вида Gallus Gallus Domesticus- я видел таких в Императорском Зоосаде. Ещё она известна под названием «Домашняя Курица», вы наверняка слышали. Люди в старину держали их для забавы в качестве домашних животных, отсюда и название.
Но Семён Степанович менее всего был расположен к забавам. Держа птицу левой рукой за ноги, он вынул из кармана кухонный нож. Я внезапно понял, что сейчас должно произойти и успел отвернуться: крик несчастного создания пресёкся, и меня вырвало. Ещё раз прошу прощения за натурализм, но я твёрдо решил быть точным в деталях. Первым моим порывом было бежать прочь, но я пересилил себя. Да и неизвестно, на что способен сектант, застигнутый за тайным обрядом. Я был склонен ожидать худшего, поэтому остался в укрытии исполнять долг учёного, наблюдая и записывая.
Когда я нашёл в себе силы смотреть, изувер уже споро ощипывал безголовое тело, насвистывая что-то весёлое. Пуха и бурых пятен на его одежде прибавилось — вы понимаете? Перья он бросал в огонь — он подложил туда ещё орешника. Он не ограничился одним этим надругательством: с той же ловкостью он извлёк из трупа внутренности и обмазал его солью, а затем, очистив несколько зубчиков чеснока, нарезал их на тонкие ломтики и стал начинять ими мясо, накалывая его ножом. Оба эти средства в старину употреблялись против нечистой силы, и я не сомневаюсь, что таким образом он отпугивал злых духов от своей кощунственной жертвы чудовищному божеству. Я едва дышал от ужаса, и волосы на моей голове шевелились. Бедная моя мама! Хорошо, что она уже не узнает, что выпало на долю её сыну! Да, чуть не забыл. Как поживает ваша мама? В последний раз, когда мы разговаривали, у неё был усталый вид. Надеюсь, всё благополучно? Все болезни — от грехов, и если она больна, надо покаяться. Нет, я не религиозен, просто я так думаю.
Злосчастный грибовод продолжал своё чёрное дело, а я, рыдая, записывал подробности. Он насадил обезображенный труп на заострённую палку и стал поворачивать его над углями, так что вскоре мясо зашипело и стало коричневым. Всё это время он что-то напевал. Благодарение Господу, до меня не достигал ужасный запах, который, несомненно, витал над местом жертвоприношения. Сколько это продолжалось, двадцать минут или час? Не знаю. Я бы отдал год жизни, чтобы сократить ужасную сцену хоть на минуту.
Но это длилось столько, сколько длилось, и ни секундой менее. Семён Степанович прекратил свои песнопения и, сняв дымящееся тело с огня, положил его на расстеленную белую ткань. Из нагрудного кармана он вынул нож с вилкой и большой ломоть хлеба. Я подозревал, что это может значить, но не верил себе до тех пор, пока этот чудовищный человек — если только это слово можно отнести к нему — не сглотнул слюну и не впился зубами в дымящееся мясо! Он ел тело убитой птицы, урча от звериного удовольствия!
Этого я уже не мог вынести, в глазах у меня потемнело, и, не помня себя, я вскочил на ноги и кинулся прочь, не разбирая дороги. Я вбежал в город, но остановиться не мог, потому что каждый ведь мог оказаться мясоедом, а ему только попадись — я видел, что после этого бывает! В конце концов люди меня догнали и схватили, и теперь я здесь. Доктор Эштергази — милейший человек, вам стоит познакомиться, но и он не верит в мой рассказ, считая его параноическим бредом. Но Бог мне свидетель, я видел это так же ясно, как вижу сейчас санитара Андрея Ивановича за прочным стеклом двери — а он-то и не видит, как я пишу! С тех пор прошло десять лет, три месяца и восемнадцать дней, но жуткая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Кстати, почему вы не пишете? Неужели даже краткой разлуки достаточно, чтобы прервать наши добрые отношения? А книга доктора Станека — не более, чем руководство для мясоедов, тайное и ужасное. Советую вам, отыщите её и просмотрите, убедитесь в моей правоте. А вы знаете, из чего сделана Луна? Я-то знаю.
