Страшная догадка пронзила меня. Ведь я его укусил, значит и он стал оборотнем, как я. Первой моей мыслью было убежать. Ноябрьский мороз сделает свое дело — к утру здесь будет лежать смерзшийся труп. Но что если живучесть оборотня не даст ему умереть, что если он продержится до утра. Его доставят в больницу, вылечат и тогда… Тогда он, вооруженный могучей силой, вновь продолжит свои ночные прогулки. Это будет безжалостный, жестокий, злой монстр. Да, монстр! Монстр в полном смысле этого слова. И это сделал я. Я выпустил джинна из бутылки, значит мне и загонять его обратно.
Я склонился к нему. Эдя, поняв все, злобно, но беззвучно заматерился. Содрогаясь от омерзения и ужаса, я вгрызся клыками в его горло, затем еще раз, но поглубже. Мне было очень не по себе, но иного выхода не существовало.
Жизнь ушла из его тела, которое медленно остывало. От горячей крови шел пар. Ее резкий противный запах задумчиво щекотал мне ноздри. Меня чуть не вырвало, и я отошел в сторону, чтобы умыться снегом. Нагибаясь, я почувствовал резкую боль в животе и, схватившись за него рукой, испачкался чем-то липким. Кровь… Моя кровь. Раны казались глубокими, но боль уже затихла. "Ни нож его не брал, ни пули," — вспомнил я слова старой сказки. Что за черт, я уже давно должен был подохнуть. От трех таких ран вполне загнулся бы не только я, но и довольно приличный шкаф. Тем не менее я чуть не забыл про них и, только потревожив, обнаружил, что они пока на месте.
"Заживет как на собаке," — усмехнулся я про себя. По крайней мере ко мне эти слова относились. Я шагнул раз, шагнул другой. Боль все же чувствовалась.
Путь мой лежал к общаге. Какой бы насыщенной на приключения ни случилась эта ночь, но и ей наступал конец. Где-то вдали прогрохотал первый трамвай. Теперь я уже не жалел Эдю. К своей наглости он бы приобрел практическую неуязвимость. И ничто уже тогда не смогло бы остановить его. Всесильный оборотень мог стать грозой города, как полуфантастический Джек-потрошитель. А ведь эти слова вполне подходят и для меня. Сила, ловкость, быстрота, неуязвимость — вот перечень далеко не всех преимуществ, которыми я теперь обладал.
Бог мой, тогда я еще свято верил в то, что оборотни не уязвимы.
Глава седьмая. Новое дело
В кабинете майора Колбина было спокойно и тихо. На стенах и аккуратно побеленном потолке ярко отпечатались солнечные прямоугольники. Жужжал вентилятор, разгоняя духоту, навеянную жаркими батареями и солнцем, лучи которого щедро раскинулись на полкабинета. Сам кабинет был довольно небольшим, но зато Колбин сидел здесь один, тогда как в большинстве других комнат располагались по два, три и даже по четыре сотрудника. Светло-зеленые стены с долей изумрудного оттенка успокаивающе действовали на глаза. Мебели было немного: стол, кресло, два стула, шкаф и холодильник. Его упросили поставить женщины, работающие в соседней комнате. Колбин особенно и не спорил, а летом и сам не редко пользовался его услугами, жалея что в наличии всегда только одно из двух: или холодильник, или пиво в свободной продаже.
Кабинет свой Колбин ценил. В нем всегда можно было расслабиться, когда нужно, и, собравшись с мыслями, сосредоточиться на чем-нибудь одном, наиболее важном в данный момент, не отвлекаясь на посторонние разговоры.
Вот и теперь Колбин сидел, подперев рукой подбородок, и задумчиво смотрел на раскрытую папку, где лежала отпечатанная на машинке сводка о происшествиях за ночь. Красным карандашом была жирно обведена строчка, повествующая о том, что в ночь с 18 на 19 ноября около трех двадцати в центре города на улице Большевистской было совершено убийство Полынцева Эдуарда Сергеевича 1972 года рождения. Именно это происшествие и предстояло расследовать майору Колбину, а так же его подчиненным — лейтенанту Соколову и Бахареву.
На оперативке майор кратко охарактеризовал дело и подвинул к лейтенантам папку, в котором находился отчет об осмотре места происшествия. Многого узнать не удалось, хотя тело обнаружили уже в пять утра. Это сделал дворник Микин, вышедший на расчистку своего участка. Он то и вызвал оперативную группу.
Эксперты, обследовавшие место преступления, установили по отпечаткам следов, что ночью там побывало по крайней мере пять человек, из них одна женщина (узкий фигурный след женских сапожек нельзя было спутать ни с чем). Четкие отпечатки известного трилистника определяли еще одного участника. Известен был и след финской «Нокии», но она оказалась на ногах убитого. Остальные два следа не идентифицировались с более-менее известными видами обуви, кроме того их изрядно затоптал Микин своими валенками. Недалеко от убитого валялась брошенная женская почти новая дубленка. Это все, что было известно в данный момент о самом преступлении.
— Ну, Саша, — обратился Колбин к Соколову, — что намерен делать в первую очередь?
— Я вижу два варианта, товарищ майор, — ответил тот. — первый — это друзья Полынцева, возможно они были с ним в ту ночь. Второй — дубленка.
— Верно, — согласился Колбин. — Вот ты и займись, нет, не дубленкой, а друзьями погибшего. А с дубленкой у нас будет работать Леня.
— Да что я буду с ней делать, товарищ майор, — заныл Бахарев, — в бюро находок понесу что ли?
— В бюро не надо. А лучше дай объявление в газету: нашлась такая-то дубленка, обращаться по такому адресу и так далее…
— Да вы знаете сколько сейчас объявление в газету стоит? — недовольно возразил Бахарев.
— Знаю, знаю, но если хозяйка найдется, то обязательно возместит. Можете приступать.
— А если вдруг не найдется… — раздалось уже за дверью от неугомонного Бахарева, еще не подозревавшего, какую гору он взвалил себе на плечи.
Колбин вздохнул — отношения с подчиненными не ладились. Он вспомнил свое прежнее место работы. Там был, как это любили писать в газетах, дружный и сплоченный коллектив. Тогда он чувствовал себя нужным, необходимым. В общем, неотъемлемой частью в работе всего отдела, будь то хоть составление длиннющих отчетов, беготня по адресам или опрос множества людей, имевших хоть малейшее отношение к расследуемому делу.
Так все четко и гладко катилось до повышения, пока его не назначили на должность начальника отдела, вот этого самого отдела. А здесь… Колбин не знал, что именно послужило причиной отчуждения — то ли отдельный кабинет, то ли разница в возрасте. Но вся жизнь подчиненных проходила мимо него, оставаясь в предоставляемых ему сообщениях, отчетах и докладах. Соколов и Бахарев были отличными ребятами, и Колбин даже жалел, что нельзя скинуть десяток-другой лет, чтобы быть наравне с ними.
