Огилви вздохнул.
– Поверь, Томми, я вовсе не размяк. Я не стал бы возражать, если бы ты выпустил своих «леопардов» на эту рвань на шахте номер три, но сейчас, когда в стране находятся сторониие наблюдатели, этого делать нельзя. Прежде всего их надо убрать отсюда.
– Но ты только что дал им разрешение на посещение шахты!
– А что мне еще оставалось делать? Снук был совершенно прав, когда сказал, что сейчас на нас смотрит весь мир. - Огилви вдруг расслабился и улыбнулся, потом взял со стола коробку с сигарами и предложил ее Фриборну. - Однако ты сам прекрасно знаешь, как быстро миру надоедает следить за каким-то там клочком земли на краю света.
– А пока? - спросил Фриборн, принимая сигару.
– А пока я бы хотел - все это неофициально, разумеется, - чтобы ты устроил нашим ученым гостям из-за границы трудную жизнь. Ничего явного и скандального - просто кое-какие трудности.
– Ясно. - Фриборн почувствовал возврат доверия к президенту. - Теперь об этом парне из «Ассоциации прессы», о Хелиге. Устранить?
– Не сейчас. Ту ошибку исправлять уже поздно. Но в будущем держи его под наблюдением.
– Ладно. Я обо все позабочусь.
– Позаботься. И еще… Надо закрыть въезд в страну всем другим желающим. Найди какую-нибудь вескую причину отменить визы.
Фриборн, нахмурясь, задумался.
– Эпидемия оспы?
– Нет, это повредит торговле. Лучше какая-нибудь военная угроза. Например, нападение одного из наших соседей. Детали обсудим за ленчем.
Фриборн раскурил сигару, глубоко затянулся и, улыбнувшись с видом почти истинного наслаждения, произнес:
– Операция «Гляйвиц»? У меня есть несколько заключенных, от которых следовало бы избавиться.
Президент Огилви, в своем консервативном синем костюме выглядевший олицетворением образцового руководителя крупной корпорации, кивнул.
– Да. «Гляйвиц».
Улыбка Фриборна перешла в довольную ухмылку. Он никогда не изучал историю Европы, но название Гляйвиц, принадлежавшее маленькой точке на карте у границы Польши с Германией, осталось у него в памяти. Именно в Гляйвице нацисты провели операцию, опыт которой и Огилви, и Фриборн не раз использовали в своей карьере. Там в августе 1939 года гестаповцы инсценировали нападение поляков на немецкую радиостанцию и в качестве доказательств «преступления» своих соседей оставили трупы людей, которых одели в польскую военную форму и тут же застрелили. Нацистская пропаганда не замедлила использовать этот инцидент в качестве оправдания нападения на Польшу.
Полковник Фриборн всегда считал эту операцию превосходным образцом тактического искусства.
Когда около полудня Снук выбрался из такси у отеля «Коммодор», он все еще находился во власти подозрений к замыслам президента Огилви. Солнце висело прямо над головой, словно лампа без абажура. Он нырнул в призму тени от навеса у входа в отель, прошел через фойе, разделенное балюстрадой на два яруса, и, не обращая внимания на жест дежурного клерка, двинулся в бар. Старший бармер Ральф, едва завидев его у входа, молча поставил на стойку большой стакан, налил в него до половины джина «Танкерей» и разбавил ледяной водой.
– Спасибо, Ральф. - Снук сел на стул, уперевшись локтями в кожаную обивку стойки, и сделал несколько больших целительных глотков, ощущая, как внутри растекается прохлада.
– Тяжелое утро, мистер Снук? - Ральф изобразил на лице скорбную симпатию, как он всегда делал, общаясь со страдающими похмельем клиентами.
– Да, неважное.
– После этого вы почувствуете себя лучше.
– Знаю. - Снук сделал еще один глоток.
Такая сцена с точно таким же диалогом повторялась уже много раз, и Снуку всегда нравилось, что у Ральфа хватает понимания и такта не разнообразить устоявшийся ритуал: в подобные моменты общение на других уровнях отнюдь не доставляло ему удовольствия.
Ральф наклонился через стойку и, понизив голос, сказал:
– Вон те двое хотели вас видеть.
Повернувшись в указанном направлении, Снук увидел мужчину и женщину, которые разглядывали его с выражением сомнения и надежды на лицах. В уме мгновенно возникла оценка: красивые люди. Что-то в них было общее: оба молодые, безупречного вида, с ясными приятными лицами, словно сработанными талантливым скульптором. Но особое внимание Снука привлекла женщина. Изящная, с умными серыми глазами и полными губами, хладнокровная и чувственная одновременно. При виде ее у Снука возникла пугающая мысль о том, что вся его прежняя жизнь была сплошной ошибкой, и что именно такой приз он заслужил бы, избери он жизнь в сияющих городах цивилизованного мира. Снук взял со стойки свой стакан и двинулся к их столику, чувствуя себя неловко от укола ревности, который он испытал к поднявшемуся навстречу мужчине.
– Мистер Снук? Я - Бойс Амброуз, - произнес мужчина, пожимая его руку. - Я вам звонил.
Снук кивнул.
– Можно просто Гил.
– Позвольте представить вам Пруденс Девональд. Мисс Девональд работает в ЮНЕСКО, и, насколько я понимаю, у нее тоже к вам дело.
– Сегодня мне везет, - Снук произнес это автоматически, присаживаясь за столик. Мысли его в этот момент были заняты перевариванием информации о том, что они не муж и жена, как он почему-то предположил. Заметив, что девушка окинула его откровенно оценивающим взглядом, Снук во второй раз за этот день осознал, что одежда его едва-едва прилична, да и то только потому, что ткань, из которой она сшита, практически вечная.
– Сегодня вам не совсем везет, - сказала Пруденс. - Скорее даже наоборот. Одна из моих задач в Баранди состоит в том, чтобы проверить вашу квалификацию как преподавателя.
– Какую еще квалификацию?
– Вот это мое заведение и интересует, - произнесла она, не скрывая своей враждебности, что расстроило Снука и одновременно вызвало у него привычную ответную реакцию.
– Вы работаете в слишком любопытном заведении, - произнес он, глядя ей в глаза.
– В английском языке, - сказала Пруденс вызывающе назидательным тоном, - слово «заведение» может означать помимо всего прочего и коллектив его сотрудников.
Снук пожал плечами.
– Оно с равным успехом может означать «сортир».
– Я только что собирался заказать для нас парочку коктейлей, - быстро вмешался Амброуз, обращаясь к Снуку. - «Кэмп Харрис», например… Вы не откажетесь?
– Спасибо, Ральф знает, что мне нужно.
Амброуз двинулся к бару. Снук откинулся в кресле и, взглянув на Пруденс, решил, что она одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал. Единственное, что в какой-то степени нарушало совершенство ее лица, были верхние зубы, слегка скошенные внутрь, но почему-то Снуку казалось, что это даже подчеркивает аристократизм ее облика. «До чего хороша, - подумал Снук. - Она, конечно, высокомерная дрянь, но до чего хорошо!»
