Вот и идея отпраздновать, показалась первому помощнику такой же мелкой и недостойной. С сотой и выпьем вина, держа в уме повод.
Роман выполнил поворот совсем без былого лихачества. Тяжелый автомобиль повернулся, как на блюдечке, без крена. Какие перемены… Раньше гравитационный блок ремонтировали раз в месяц. Подвеска не выдерживала агрессивного Ромкиного вождения и блок срывало с опор. Сейчас Роман поймал себя на мысли, что давно не гонял, не крутил спиралей. Да и правила дорожного движения перестал нарушать вовсе. Спокойная езда вкупе с музыкой навевала размышления, это нравилось молодому заму все больше.
Вот и сейчас, мысли роились, цеплялись одна за другую концами, а иногда и без всяких концов, какими-то неуловимыми ассоциациями. Так прав был тогда инопланетный ментор или нет?
Раньше, когда Ромка учился в своей юридической бурсе, для того, чтобы женщина понравилась — она просто должна была быть. Ну, с минимальными корреляциями на нижнюю планку внешности. С течением жизни они все улучшались. Но концепция общения не менялась. Если дама была хоть более-менее хороша собой, паренек принимался исполнять суслика, как он это называл. Процесс прыжков на задних лапках вокруг самки человеческого рода выполнялся неизменно и столько, сколько хотелось главному призу, а как иначе?…
И все отношения с женщинами почему-то строились именно так. Танец и угождение.
После, когда Ромка занял высокий пост, количество женщин вокруг резко выросло. Резко выросло и их качество. Изменился ли процесс? С теми, перед кем суслика исполнять было не нужно, стало как-то неинтересно, даже на одну ночь. Суслик продолжал присутствовать в жизни. Правда, он возмужал, лапки окрепли, шерстка залоснилась и танец стал более изощренным.
Теперь, по прошествии трех месяцев программы триста шестьдесят пять, Роман вспоминал себя с удивлением.
Какие цели он преследовал? Секс? Наверное — да… Но не только. Хотелось понравиться? Запомниться? Чтобы думала только о нем? И суслик прыгал, прыгал, прыгал…
И те из них, перед кем мыша пританцовывала особенно рьяно, обращали грызуна в оружие управления. С каждым па танца Ромка все больше терял контроль, отдаваясь во власть новой владелицы.
Он запутывался в лапках и падал к ногам прекрасной и восхитительной змеи. Потом, когда укусы зарастали — вечная итерация жизни продолжалась.
И вот, три месяца, как суслик спал в своей норе. И Ромке это нравилось. Ему нравилось неожиданное ощущение власти, появившееся над женщинами. Не теми, что приходили к нему вечерами. Другими, из дневной жизни.
Он переигрывал их во всех вопросах. Живой ум и динамичная натура не оставляли оппоненткам ни единого шанса. Их главное оружие больше не действовало. Не действовали кокетливые взгляды. Открытые плечи и красивые ножки вызывали эстетическое восхищение, но и только. Ромка под них больше не подстраивался, не менял решений под действием женских чар. Не следил за их настроением, не пытался предугадать желания. Просто гнул свою линию. А поскольку область для изгиба прямой была связанна исключительно с профессиональной деятельностью и дружеским общением — прогресс был на лицо.
Роман начал менять систему. Он упорядочивал вертикаль власти патрона. Тонко подавал нужные кадровые перестановки, убирал женщин со всех более-менее ответственных постов. Убирал мужчин, чересчур зависящих от мнения своих жен. Исключал фрустрирующих бабников, которые гонялись за любой юбкой в тщетной надежде что-то доказать то ли себе, то ли дамам, то ли всему свету.
Мы тут выстроим четвертый рим, нах.
— Докладываю. Альфа завербован. Сейчас его станция подторможена, чтобы время у него быстрей текло. Пусть осмысляет. При следующем цикле включения-выключения он будет все помнить и мы продолжим эксперименты. Будем учиться вступать при помощи Альфы в контакт с другими виртуальными личностями.
— Молодец, Ромка. — Главный пребывал в исключительно хорошем расположении духа.
— Как любит повторять Альфа — служу советскому союзу.
— А что это значит?
— Речевка какая-то…
Роман помолчал. Горькая пилюля тоже есть.
— Сергей Михайлович, мне кажется, пришельцы что-то заподозрили.
Центурион замер и Ромка увидел, как забегали его испуганные глазки.
— Ты точно уверен?
— Они агентурно общаются с подставой, которая мотается домой вместо основных сотрудников.
— И что это означает?
— Судя по всему — заинтересовались нашей научной активностью. Но тот факт, что они агентурят по подставе, говорит — нифига толком они не знают. Усилим меры предосторожности… Пронесет, мы фартовые.
Главный неуверенно хмыкнул. Не хватало еще пирогов…
— Рома… — неожиданно сказал патрон. — Черенкова будем снимать.
Первый зам медленно поднял голову и долго-долго смотрел на Сергея Михайловича. Тот не выдержал, опустил глаза.
— Не спорь… Так нужно… — пробормотал Центурион еще более неуверенно.
— Кому нужно?
— Есть решения, которые принимаются с высоты опыта… Ты таким опытом еще не обладаешь… Пойми…
Рома неотрывно следил за шефом.
— Я не буду ничего понимать. Без Черенкова я вести "Сердце" не буду. Захотите и меня уволить — пожалуйста. Без меня "Сердце" не забьется. И вы это знаете.
Главный попытался суматошно возразить, но Ромка перебил его совсем не по-уставному.
— Сергей Михайлович, я вас очень уважаю, но мнения не изменю. Разрешите идти?
Центурион щенячьими глазами поглядел на сгорбившуюся Ромкину фигуру и махнул рукой:
— Да иди… Чего уж там… Работай… И меры предосторожности усиль.
— Есть. — Зам щелкнул своими модельными туфлями и мягко прикрыл дверь.
Она унесла сознание сразу, с первого поцелуя. Ощущения начались с точки касания влажных губ, а потом стремительно принялись развиваться в сторону горнолыжного слалома, когда бедный дух мечется по своей клетке, из-под груди уходя в пятки через живот, увлекая за собой все подряд. Шаровая молния согрела бедра и Ромка бился вокруг этой сладкой энергии. Она рвалась через его чресла, пульсировала в каком-то рваном и непонятном ритме, но увлекательном, настолько завораживающем, что казалось, останови этот танец и непременно умрешь. В те мгновения, когда ритм останавливался, сердце замирало тоже, пропускало такты, дыхание прерывалось, но танец увлекал вновь и жизнь возвращалась.
Сколько времени он любил ее, Роман не знал. Наверное — всю ночь. Потому, что когда он гладил ее спящую рядом — за окном только-только принялась загораться малиновая полоска зари.
Ромка пробегал ладонью по ее шелковистой коже, едва касаясь, не касаясь даже, а на том микронном расстоянии, когда ощущаешь разряды между плотью, но само тело еще не ощущаешь. От нее шла лучистая энергия. И она была такой доброй и чистой, что хотелось водить вот так над ней пальцами, заряжаясь, запоминая. Хотелось, чтобы память сохранила эти счастливые секунды, как эталон, чтобы потом, когда спросят, был ли ты когда-нибудь счастлив, можно было вспомнить именно эти искры и улыбнуться. И в такой улыбке непременно будет ответ. И никто даже не усомнится.
