честь?
- А то! Райнис... Аспазия... Сам когда-то, в литобъединении "Молодежки", у Виктора Андреева, переводил их стихи.
- Во-во! Ты переводил. А нам вы-во-дить!.. большими буквами!.. выводить его имя, нашего, стало быть, классика. С двух бортов. Не выведешь - идеологическое прегрешение, и косись на визу, как бы не отобрали. На наше "художническое" счастье, в экипаже был отличный парень, мастер на все руки. Сережа Семенов. Он и "рацухи" изобретал, и картины писал - марины, под стать Айвазовскому. Вызываю я его по судовой трансляции: "Матросу Семенову срочно явиться к капитану Томсону!" Он и является. Маленький, худенький, однако - по сложившимся не в нашу пользу обстоятельствам - спаситель команды. Эрих Янович ему и говорит - так, мол, и так... в кратчайшие сроки, значит... как лучшее свое полотно, значит... напиши наши новые позывные. И что? Спустили подвеску. С левого борта. Примостился на ней Семенов, и давай!.. Пишет-старается, красоту наводит. И... А вот тут-то и пришла пора держаться за животики, уважаемые салаги Рижского залива. Только он расписался "Райнисом" по левому борту, как с мостика раздалось: "С якоря сниматься!" К нам подошел арктический караван, и надо было уходить с ним в рейс. Надо, значит, надо. Кто спорит? Вираем {2} якорь, врубаем машину, "полный вперед!" И пошли... Правда, проскваживало нас зловещим юморком в этом плавании. По левому борту мы - "Янис Райнис", по правому "Эвероланда". Двусмысленность какая-то плавучая! Ничего подобного в истории флота не было. Могли и посадить. Но ничего, обошлось. Теперь приятно вспомнить, этому историческому казусу я курс прокладывал, вел его к арктическим льдам. Штурман! А штурман, как сказано, сын астрономии. А астрономия - мать всех земных и небесных наук. Я тебе по звездам и здесь, в тайге, курс проложу - хучь на золотые прииски, в Бодайбо, хучь на Ленское приволье.
Увлекся Старатель. Повлажнел взглядом, просматривая в коптящем свете ночников дымы над судовой трубой, а под ними контуры трудяги-парохода, частично разобранного ныне на музейные реликвии.
- Списали и твою "Эвероланду", - выдал я ему "похоронку".
- "Райниса" на гвозди? - поскучнел он лицом.
- Море - не литература. На море "нетленок" не сыщешь.
- По Гамбургскому счету выходит, я их всех пережил. И "Капеллу". И "Эвероланду".
- Шестьдесят стукнуло старушке, вот и баюшки-баю... Пенсионный возраст!
- Ну да, по родословной - 1908 года рождения...
Живая история... Сидит она напротив меня, за столом, в меховой телогрейке. Сидит, слегка покачиваясь. Пьяная, понятно и собутыльнику, но, несомненно, живая. История! Опрокидывает граммульку и, запалясь, доказывает, смертью и жизнью, войной и миром, уже стократно доказанное.
- Штурман я, не придурок пристеночный - из каботажников! Я тебе курс между мин проложу! Не то что здесь... Здесь, по звездам... Да хучь в Киренск, хучь на Ленские прииски.
- Ленские охраняются.
- А что у нас не охраняется? Совесть? Честь?
- Золотая жила Сибири. Не найдена - не охраняется...
- И про нее тебе наворочали, "мастер"?
- Земля слухами полнится.
- Непутевые твои слухи, приятель. Они многих уже до могилы довели.
- Ты ведь жив...
- Я жив по другой причине.
- Секрет?
- Не расспрашиваю о жиле, вот и жив.
- Трудно поверить, Александр Маркович. По округе кто тут не рыщет. И все с молоточком, на всякий запасной. По камешку тюк-тюк: блеснет искрой золоченой? С лоточком вдоль речки. Водички зачерпнут, донный песочек размоют - блеснет ли искрой золоченой? А ты - здесь, в самом центре заколдованного круга. И - не расспрашиваешь. И молоточка, небось, нет? И лоточка, чай, не приобрел? Такая арифметика?
- Глупая твоя арифметика. Не всегда дважды два - четыре. И молоточек есть у меня, и лоточек пользую. Но о золотой жиле не расспрашиваю.
- И не ищешь?
- Не ищу.
- Не верю, как говорил Станиславский. Не верю, хоть побожись.
- Божусь.
- Так и поверил! Чем тебе еще тут заниматься? Высшие материи? Душеспасительные беседы с Всевышним?
- Не человеческое это занятие?
- Почему? Принимаю и приветствую. Но в осадок души выпадает: передергиваешь ты, штурман, передергиваешь, сын науки астрономии.
- Смысл?
- Вот его и не вижу! Запереться в глуши? без людей? и вести в одиночестве разговоры с Всевышним? Нет!.. Чтобы не сойти с ума, необходимо чем-то заниматься. Реальным. Имеющим конкретную цель. Это не охота для пропитания. Это... Штурман, куда на сей раз курс прокладываешь?
- Неймется вам эта золотая жила. Допытываетесь, допытываетесь. Уймитесь!
- Ее ищешь?
- Не ищу.
- Люди... геологи, старатели... ее ищут - надрываются, а ты...
- Мне ее искать без надобности.
- Уже и человеком себя не считаешь, штурман? Окончательно переименовался, как "Эвероланда", по приказу свыше?
- Отчего же, человеком себя считаю. Но искать мне жилу без надобности. И расспрашивать о ней тоже. Я сижу на ней, сплю на ней, греюсь от нее. Разуй глаза, хлопец. Жила эта - вот здесь, подо мной протянута, через подземные мои коммуникации.
- Чего-чего? Заговариваешься!
- Положим, не заговариваюсь. Если я не в Кремле, так у меня и подземных коммуникаций - никаких? Ошибаешься! Пыточных камер не держим, а подземные сооружения... Есть у меня и такие, подземные. Правильнее предположить, пещерные... Но правильнее ли так предположить, ума не приложу.
- Не компостируй мне мозги! - возмутился было я. Но услышал:
- Имеющие глаза, да увидят! Говорил же, а ты ноль внимания, "мастер", - наклонившись, он вынул из короба с солониной, в котором я давеча так и не пошуровал, ноздреватый самородок, величиной с голыш, и положил его на стол, рядом с моей фляжкой. - Дарю! Твой напиток богов того стоит!
Я пододвинул к себе металлический камушек медового отлива. "Увесистый", оценил, взвешивая его на ладони. На зуб пробовать не стал, чтобы не вызвать иронической усмешки. Другого способа проверки, кроме "зубного", не ведал по наиву душевному: даже обручальным кольцом еще не обзавелся. Впрочем, и об этом способе, самом распространенном у пиратов и менял, имел иллюзорное представление, почерпнутое из фильмов и книг.
- И много у тебя? - спросил у Старателя.
- Свое - карман не тянет, - неопределенно ответил он.
- Настоящее?
- Проверь, коли не жаль глаза... Там проба, на обороте. Царева. Петровской эпохи.
Я послушно, под гипнозом иррациональной ситуации, повертел самородок, ища рифленое тиснение. И смущенно зашмыгал носом, раскусив с опозданием розыгрыш.
