Досадуя, скоропалительно искал возможности отыграться. Вспомнил о целительной медали, подвешенной ко лбу. Снял ее, сравнил с самородком. По цветовому окрасу - сходны, по весу - почти... Положение обязывало выглядеть трезвым. Выглядел ли? - без понятия. Но голос, по напрягу, вроде бы трезвости еще не потерял. Вот этим трезвым голосом я и стал уличать Старателя. В чем? В том, что у трезвого должно быть на уме.
- Стало быть, медали чеканим?
- Ну-ну...
- Сувениры таежные...
- Зачем?
- На продажу.
- Кому? Михаю мохнатому? Экая невидаль, таежные сувениры! Ему мясо подавай на зуб, не золото.
- Мне тоже, - признался я.
- Тогда закуси, - Старатель пододвинул ко мне тарелку с мочеными в каком-то кисловатом соусе фруктами-дичками, похожими на антоновку, и пояснил: для выправления извилин - в самый раз. Проверено на себе, помогает.
Я закусил. Удовлетворенно кивнул. И подмигнув как заговорщику, затянул:
- И яблочко-песню держали в зубах...
10. Под пятой дядюшки Страха
Старатель в запале от водки и одиночества, а может быть, от неосторожного моего замечания о необходимости чем-то заняться, конкретным, целевым, чтобы не сойти с ума, наслаивал фразу на фразу. "Вначале было слово", повторял как присказку, оглаживая бороду, и говорил, говорил... Прорвало...
Говорил в охотку, словно открывал передо мной мир и н ы х слов, потаенных прежде во внутренних монологах. И я чувствовал: все, что он говорит, мне знакомо, вернее, должно быть знакомо, близко по ощущению, но как бы в сиюминутности бытия, в мельтешении будней забыто.
При этом четкие, запоминающегося рельефа слова не оседали в мозгу. Проскваживали его и улетали в космос, откуда, видимо, и приходили. Что оставалось в памяти? По памяти и привожу...
Вначале было слово...
Каждый человек в кругу людей, где бы он ни был, где бы ни служил, ни кормился, находится под прессом Страха. Ибо - в кругу людей! - он нуждается в ответной реакции себе подобных на свои поступки, ждет одобрения или нарекания.
Он не освобождается от страха, когда идет на доклад к начальству или, наоборот, принимает доклад подчиненного.
Не освобождается от страха, когда поднимает в атаку роту или, наоборот, приказывает ей залечь и окопаться.
Не освобождается от страха, публикуя свои произведения в самых престижных журналах или, наоборот, сжигая их - изданные книги, рукописи ли - в печке.
Не освобождается от страха на самой высокой ступеньке пьедестала почета или, наоборот, при первых шагах в мир олимпийских надежд.
В человеке - потребность в управлении ситуацией и желание заручиться помощью влиятельной силы. А это все - ожидание, потребность, одобрение, нарекание - бесчисленные дети дядюшки Страха.
И кто бы он ни был, человек - генсек, премьер, председатель, директор, маршал или генерал - дети дядюшки Страха его не покинут. Он всегда пребывает в ожидании ответной реакции и потребности в одобрении совершенных им поступков.
Вначале было слово...
Даже Сталин, и тот жил по этим человечьим понятиям. Потому и выработал свои, бесчеловечьи: снимать головы, не дожидаясь ответной реакции на свои поступки.
Семинарист по образованию, он ведал, что творил и знал превосходно: та реальная сила, какой обладает генсек, премьер, председатель, директор, маршал или генерал, улетучивается из этого, внешне одухотворенного воздушного шарика, вместе с потерей кресла или эполет.
Знал и действовал соответственно, ползая, как не трудно догадаться, в ногах у дядюшки Страха.
Одно утешение - и он!
Вначале было слово...
Жить среди людей - это гноиться в вечном плену у дядюшки Страха. В ожидании реакции на поступки, одобрения или нарекания, не говоря вообще о чем-то куда как более серьезном и грозном.
Правда, древние еврейские методики, породившие и многие прочие из дошедших до наших дней, утверждают: соединение с Высшим "Я" приносит человеку исцеление от этого психического кошмара. С о е д и н е н и е. А как его достичь? Только благодаря открытию в себе самом истинного своего "я", порожденного от "Я" Всевышнего.
Истинное свое "я" - дух животворящий, часть той вселенской души, разбитой по изгнанию Адама из рая на тысячи мелких осколков. И теперь в каждом из нас по неприметному зернышку - мизерная пыль от некогда великой души, дарованной на заре времен нашему допотопному предку.
Не оценил он, а раскаиваться нам. Но не будем о Каббале.
Вначале было слово...
И кажущаяся немота окружающей его природы.
И человек, предназначенный для обретения самого себя в природе и природы в самом себе.
Человеку, как и встарь, надо настраиваться на восприятие живой природы.
Дабы, проникнувшись ею, обильной и щедрой, не утерять дарованное Свыше внеземное совершенство: живородное сочетание неограниченного в мощи, бесконечного в изменениях, но якобы бездеятельного ныне разума, с активным, индивидуальным - собственным. И отразить его в праве на выбор. Ибо право выбора - это отражение воли Всевышнего в человеке, разительно отличающее гомо сапиенса от животного. Право, полученное прямо от Создателя. И позволяющее созидать все, что только душа пожелает.
Не сотвори себе кумира, человек!
Вначале было слово...
И оно, изначальное, дойдет до тебя, человек, где бы, в каком далеке от людей ты ни находился. На арктической льдине. В тюремном изоляторе ГУЛАГа. На олимпийском помосте. За писательским столом. В таежном зимовье. В море, на суше и в воздухе.
Умей абстрагироватся, уходить в себя, настраивать голос Внутренний на голос Внешний.
Умей воспринимать одновременно - Его, природу и себя.
Как писал Франц Кафка: "Вам не нужно покидать собственную комнату. Продолжайте сидеть за своим столом и слушать. Вам не нужно даже слушать, просто ждите. Вам не нужно даже ждать, просто учитесь спокойствию, неподвижности и уединению. И мир свободно предстанет перед вами в своем незамаскированном виде. У него не останется выбора, он в экстазе бросится к вашим ногам."
У мира не останется выбора.
У человека, от Всемогущего, право выбора остается всегда.
Его право выбора отражает волю Всевышнего
Не сотвори себе кумира, человек!
Вначале было слово...
11. Секретный код человечества
Какая-то странная, шелковистая по восприятию тишина, позволяющая прислушаться к самому себе и звездному небу, установилась в обители Старателя.
Чувствовалось, по всему чувствовалось, настраивается она, тишина эта небесная, настраивается - живое существо, не иначе! - на нас, своих собеседников, и вот-вот, уловив, как по камертону, верную ноту, вступит в нас из своего вечного безмолвия.
- Так ты мне веришь, "мастер?" - с придыхом, ощущая колебания воздушной паутинки, спросил у меня Старатель.
Он
