– Эй, Холгерсон… ну-ка, моргни, скотина. Вот. А то я испугался, что ты легко отделался. Это было бы несправедливо по отношению к дамочкам…
– Я не… Холгерсон… – Слова вязли у корня языка; страшно тошнило. – Я не понимаю…
– Ну да. Ты не Холгерсон, а это не твоя посудина и не твоя девка. И мы сейчас извинимся и пойдем искать тебя дальше. Да? Ты так подумал?
– Но я действительно…
– Анри, зачем ты с ним болтаешь? – сказал сиплым голосом другой, высокий. – Хочешь узнать что-то новенькое?
– Нет. Но мне будет обидно просто прикончить этого гада. Да и смешно: напялил личину, будто и правда хотел смыться.
– Но это не личина! И я действительно не Холгерсон!
Анри лениво развернулся и дал ему по зубам. Рот наполнился кровью; что-то захрустело.
– Но послушайте! – воскликнула Никита. – Это правда не Джо! Джо застрелился прошлой ночью. Этот человек помог мне избавиться от трупа…
– Очень смешно, – сказал Анри. – Почти братья Маркс.
– Уверяю вас!..
Высокий и сиплый повернулся к Никите, сжал пятерней ее лицо и сильно толкнул. Видимо, он хотел, чтобы она ударилась о переборку, но промахнулся: девушка распахнула спиной дверь и с коротким вскриком опрокинулась через леер. Как в медленном сне, Рекс видел ее взметнувшиеся длинные ноги…
– Козел, – зло сказал Анри. Он перегнулся через борт, несколько секунд смотрел вниз… Вернулся. – Ну ты козел, Роже. Второго такого не найти даже в Алжире. Девушка-то при чем?
– Свалилась? – с кривой ухмылкой спросил Роже. – И ладно. Толку от нее… что она может знать, подстилка…
Рекс потрогал языком острые обломки зубов. Сильно сморщился.
– Вы французы? – выдавил он.
– Нет, мы эскимосы, – фыркнул Анри. – Разве ты не видишь наших узких глаз и оленьих кухлянок?
– Я американец.
– Надо же. А мы думали почему-то, что ты клоп. Вонючий клоп.
– Я настоящий американец. Я работаю на УСИ…
– Не знаю, на кого ты там работаешь, а вот то, что с твоей подачи боши сожгли четыре сотни ребят, – это я видел своими глазами. Так что…
– Это не тот, человек, – спокойно сказала Ультима. – Девушка пришла сегодня…
– Заткнись, сука. – Роже положил ей лапу на плечо.
– Я не Холгерсон, – стараясь выговаривать слова отчетливо, заговорил Рекс. – Мое имя Натан Коэн. Я служу в подразделении «Экстра»…
– Где бы ты ни служил, ты остаешься предателем, – сказал Анри. – И мы, отряд Сопротивления имени Вильгельма Телля, приговариваем тебя к смерти. Приговор окончательный, кассационные жалобы – только Господу Богу…
– Вы можете навести обо мне справки, – быстро заговорил Рекс. – Позвоните…
– Рекс!.. – предостерегающе крикнула Ультима – и тут же замолчала. Рекс увидел только, как расширились и остановились ее глаза – и услышал отчетливый хруст. Потом женщина мешком повалилась на пол.
– Ты объявил бабам войну? – устало спросил Анри.
Роже склонился над упавшей Ультимой, приподнял за волосы голову, уронил.
– Проклятие. Я хотел только заткнуть ей пасть… Да ладно, Анри. Что ты так смотришь? Шлюхи – те же предатели. Их тоже нужно убивать.
– Псих.
– Я не псих. Не называй меня психом.
– Псих! Извращенец!
– Нет! Я патриот! Я резал наци, как овец! Я вешал предателей! Вешал! А что ты делал, когда была оккупация? Отсиживался в Англии?
– Ты знаешь, где я был. Я восемнадцать раз прыгал в тыл к нацистам. Сам Донован вручал мне медаль конгресса! Тебе не в чем меня упрекнуть, мой друг Роже…
– Я тоже работаю на Донована, – проговорил Рекс, чувствуя, что челюсти уже разжимаются, а язык распух. – Я работаю на Донована. На Донована, будь вы прокляты, сраные ублюдки!!! Вы срываете самую важную операцию этой войны!..
– Не тренди, – сказал Анри. – Лучше скажи, где копии документов, и умрешь легко. А нет – я отдам тебя Роже. У него были две сестры, знаешь ли. Младшие. Тебе рассказать, что с ними сделали в гестапо, когда допытывались, где прячется их братец? И как он потом учился работать ножом? Рассказать?
И тут Рекс потерял контроль над собой. Ситуация прямиком пришла из кошмара, а в кошмарах люди над собой не властны. Он начал кричать: о том, что он еврей и многие его родные сидят в немецких концлагерях, а многие уже убиты, что он ответствен за важное звено в важнейшей операции, что Донован снимет скальпы не только с Анри и Роже, но со всех идиотов из Сопротивления, которые вместо того, чтобы искать и уничтожать настоящих предателей и пособников наци, мешают работать честному американскому разведчику…
– Какую еще операцию? – брезгливо спросил Анри, глядя поверх его головы.
– Мы должны уничтожить группу американских предателей-переговорщиков, которые готовы прекратить войну и дать убежище Гиммлеру и Борману в обмен на то, что Германия не будет переносить военные действия наверх…
– Американских? – тупо спросил Анри. – Ты сказал – американских? И после этого смеешь утверждать, что ты не нацист и не предатель?
– Да! Потому что мы боремся с предателями! мы – настоящие патриоты!..
– Он все врет, – мрачно сказал Роже, заходя Рексу за спину. – Ты же видишь, Анри, он просто пытается выиграть время. Где копии документов, мразь?
– Я не вру!!! – завизжал Рекс…
…Ультима медленно приходила в себя. Боль была страшная, в шее и плече, и при малейшем движении подкатывала липкая тошнота. И все же ей удалось подобрать под себя ноги и в несколько приемов, хватаясь за какие-то предметы, сесть. В глазах плавали размытые лиловые спирали. Ничто не удерживалось взглядом.
Потом ей как-то удалось (несколько мелких неловких движений, искрящая электрическая боль от лопаток до затылка – боль, парадоксальным образом прочищающая мозги) понять то, что она видит уже давно…
Со связанными за спиной руками, вывалив черный язык, висел и покачивался под начищенным медным поручнем, за который держатся во время шторма, Рекс. Босые ноги его мокро и вязко елозили по полу, размазывая вонючую грязь и кровь.
Крит, авиабаза Вамос, 14 февраля 1945. 4 часа утра
Жутко хотелось пить. И – нестерпимый анисовый привкус. Проклятое «узо», как эти греки его пьют… Волков доковылял до шкафа-рефрижератора, покопался в нем, выудил картонную коробку с баночным пивом. Как всегда у этих американцев: остроумное техническое воплощение, а пиво дрянь. Но – мокрое. И холодное. Будем в Праге – вот там и попьем настоящего…
Телефонный зуммер вывел его из себя. Он хотел хватить аппаратом об пол, но передумал.
– Алло… – Максимум яда в голосе.
– Дрозд? Это Филин. Я к тебе зайду?
– В такую рань?
– Срочно…
Интонации растерянные и виноватые, что странно. Эйб Коэн никогда ни в чем не может быть виноват. Никогда и ни перед чем не теряется…
