— Но Солнце вот уже два года как с ума сошло, не говоря уже о бедствиях, связанных с изменением климата, — продолжала настаивать женщина.
— Вы знаете, они были настоящими астрологами, учеными, свои предсказания основывали на движении звезд, комет… И предвосхитили события, которые произошли позже — сотни и тысячи лет спустя. Бесспорно, на Земле воплощается в действительность многое из предсказанного раньше, но думать, исходя из этого, что в какой-то конкретный день совершится нечто столь невероятное, как конец света… Разве в последние четыре или пять лет нам не удалось вступить в фазу осознания последствий парникового эффекта и глобального потепления? А может быть, они имели в виду как раз эту трансформацию сознания, и если так — то попали в самую точку, мы уже в новой эре. И не надо больше ждать наступления даты, которую майя в своем календаре обозначили как конец пятой эры и начало шестой, и все это — в рамках одних суток.
Облако, застлавшее солнце, уплыло вдаль, и царь-звезда вновь обрушила на их головы свои неистовые лучи.
Глядя на пирамиду, Джоа не могла отделаться от мысли, что, возможно, она располагает всеми деталями, чтобы сложить загадочный паззл.
— А сейчас мы пойдем смотреть… — закончив лекцию на тему о великом пророчестве майя, экскурсовод повел группу дальше.
Джоа все стояла и смотрела на Замок. Ей нужно было всего лишь открыть глаза. Истина была рядом.
Целый день Джоа провела на раскопках: фотографировала, перекусила в кафе у входа в комплекс, потом вновь обошла территорию, внимательно обследовала каждый храм, каждое строение, каждый закоулок и тропинку, прислушиваясь к внутреннему голосу, но больше полагаясь на разум. Всякий раз, когда она смотрела на сделанный отцом рисунок надгробной плиты Пакаля, по ней — необъяснимое дело — словно пробегал электрический разряд. И сейчас в Чичен-Итце девушка надеялась, что что-нибудь вызовет в ней подобную реакцию.
Надежда не оправдалась.
Разум тоже не помог. Потерянное время.
В гостиницу Джоа вернулась невеселая и, прежде чем направиться в библиотеку, решила подняться к себе. Девушка вставила карточку в прорезь электронного замка и толкнула дверь.
Переступив порог, она ощутила неладное.
— Добрый вечер, Джорджина.
Это был Николас Майораль.
Он сидел, удобно расположившись в небольшом кресле. Сложенные руки покоились на серебряной львиной голове трости, которая упиралась в пол меж его ног. Силуэт, подсвечиваемый бликами вечернего солнца, четко вырисовывался на фоне прямоугольника окна. Джоа вдруг представилось, что перед ней демон.
Скорее бежать.
Пока мужчина сидит, преимущество на ее стороне. Да и вообще, он не производит впечатления человека, способного двигаться быстро.
Джоа распахнула дверь.
Они стояли, перегораживая коридор, — высокие, крепкие, с холодными глазами. Их вид был красноречивее слов.
Джоа поторопилась захлопнуть дверь и, вжавшись в нее спиной, с вызовом бросила посетителю:
— Что вам угодно?
— Вам не следовало покидать Паленке. Тем более, таким образом, как вы это сделали, поверьте мне.
— Вы что — защищаете меня, оберегаете, охраняете?..
— Для человека с такой фамилией, как ваша, вы слишком воинственны. Вам известно, что слово «мир» значит в русском языке? Это — тишина, покой и отсутствие войны.
— Да, я знаю.
— Ну да, конечно. — Неопределенный жест сопроводила улыбка с легким оттенком сожаления, как у Марлона Брандо в «Крестном отце» — старом, но неизменно производившем на Джоа глубокое впечатление фильме. — Почему вы уехали из Паленке, не обмолвившись об этом ни словом? Я считал, что мы друзья. То, что я рассказывал о вашей матушке, — правда. И мы здесь ради вашего блага.
— Я знаю. — Она удивилась сама себе, впервые признав это вслух. — И еще я знаю, что вы хотите сломать то, чем она является.
— И чем же это она является? — Брови у него поползли вверх.
— Мостиком, связующим со звездами.
Брови Николаса Майораля оставались в прежнем положении. В глубине сузившихся зрачков полыхало ледяное пламя — еще более жгучее, чем исходивший от всей его фигуры холод.
— Кто это вам сказал? — осведомился он.
Она не стала темнить.
— Хранитель.
Николас Майораль потемнел лицом. Улыбка Марлона Брандо сменилась улыбкой императора из «Звездных войн».
— Что же вам известно о хранителях?
— Не больше, чем о вас — судьях.
— Два дня назад вы ничего не знали. Что произошло за это время? Это связано с вашим побегом из Паленке? — Майораль будто допрашивал ее.
— За два дня можно многое успеть.
— Вы приехали сюда на встречу с кем-то из хранителей? Они здесь?
Джоа подумала о Давиде Эскудэ и пожалела, что его нет рядом.
— Видите ли, сеньорита, — продолжил Николас Майораль, не услышав ответа, — они — фанатики, понимаете? Сумасшедшие слепые фанатики, которые… — Он не нашел подходящих слов, чтобы завершить фразу. — Вам разве это не ясно? На кону будущность человеческого вида — того, каким мы его знаем. Речь идет о его выживании, о том, кто мы есть сейчас и кем можем стать, о том, заслуживаем мы быть по-прежнему хозяевами собственной судьбы или нет.
— Вы говорите о фанатизме?
— Ради бога, не будьте ребенком! — горячился судья. — Вы увлекаетесь научной фантастикой? А это — не фантастика! Это реальность, это здесь и сейчас! Хранители считают инопланетян панацеей, проводниками в грядущее, в некую новую эру сказочных возможностей, спасителями человечества после тотальной деградации.
— А вы?
— Мы прожили тысячи и тысячи лет и будем продолжать жить, сами по себе, такие, какие есть! Или вы желаете, чтобы Земля стала колонией пришельцев?
— А что если речь идет совсем не об этом? А что если они уже когда-то побывали здесь и хотят вернуться, чтобы посмотреть, чего мы достигли в своем развитии?
— Никакие разумные существа не пустятся в дальние странствия, если ими не движет дух завоевания! Тем более если мир, куда они отправляются, слабее! А мы — слабее!
— Тогда почему они не сделали вчера то, что хотят сделать завтра? Выжидали, пока людишки не размножатся и счет не пойдет на миллиарды, чтобы прийти и съесть нас побольше, сразу всех?
— Как вы можете говорить такое?
— Я — дочь одного из них, или вы забыли? — Джоа, продолжая вжиматься спиной в дверь, демонстративно сложила руки на груди. Хотя страх и неизвестность никуда не делись, она чувствовала, что наливается яростью. — Моя мать была самой лучшей женщиной на свете, и если они там все такие, как она…
