Валерия Аальская - Головастик

Расходятся. Слишком. Но Лунный Колледж…

— Я хотел бы поступить на специальность генетических проектов, — неожиданно для самого себя произнес я, слишком резко опуская на стол кружку с чаем.

Отец долго-долго вглядывался в мое безмятежное лицо.

— Мне казалось, ты не согласишься. Будешь настаивать на своей кибертехнике…

— Перспективы, немалая, польза, Совет… ты же сам понимаешь, — я, как мог безразлично, пожал плечами. Кибертехника казалась чем-то далеким и детским, вроде игры в конструктор.

Я хлебнул еще чая.

— Власть не дает ни спокойствия, ни уверенности, ни удовлетворения — она только лишает человека свободы, нагружая страшной ответственностью, и единственная причина, по которой я впрягся в это ярмо — мой долг перед родом, — тихо сказал отец, крутя в пальцах перьевую ручку. — Я не отговариваю, просто предупреждаю. Поверь, я с удовольствием отказался бы от всего этого и уехал на Землю откармливать уточек… Но это, — он широким жестом обвел кабинет, — к немалому сожалению, мое настоящее и мое будущее. В чем-то ты счастливее меня и Марка — у тебя есть выбор.

Я сидел и смотрел на огненный диск несуществующего солнца и сиреневые клубы несуществующих облаков.

Ты прав — и ошибаешься, отец. Долг не зависит ни от старшинства, ни от пола, ни от возраста — всего лишь от совести и мужества это принять. И он, пожалуй, есть у каждого человека — вот только далеко не каждый человек с этим согласен.

Я подумал о Винкл, своей малышке Головастик; о ее судьбе и о ее смерти, и с ужасающей ясностью понял, что теперь этот груз лежит и на моих плечах.

Думать об этом было неприятно, — но необходимо.

— Я, пожалуй… пойду, — скомкано сказал я, вставая с жесткого стула. Отец кивнул.

Я остановился в самых дверях, собираясь что-то сказать, но выдавил только:

— Спасибо за чай.

И, развернувшись, захлопнул за собой дверь.

Не прошло и десяти минут, как я поднялся в нашу башню и забарабанил пальцами по двери в комнаты своей маленькой принцессы; скоро подойдет время завтрака, а сверху не доносится ни звука.

Дверь открылась сама собой; я неслышно вошел и огляделся.

Комната была светла и пустынна: все окна распахнуты, легкие шторы аккуратно заправлены, постель не смята, на столе необыкновенный, ненастоящий порядок, какого никто и никогда не видел раньше. Единственный включенный кибер с жужжанием кружил около журнального столика. На подлокотнике кресла лежал открытый на семьдесят третьей странице том "Фауста"; пахло луговыми цветами.

К подоконнику была небрежно прислонена гитара с завязанной на колках зеленой лентой. На полу лежала нотная тетрадь с написанными мимо линеек словами; страница была мокрой и помятой, будто Винкл плакала, когда ее дрожащая рука выводила эти строки.

А ниже криво были написаны всего пять слов, пять самых страшных слов, какие я когда-либо читал в своей жизни: "Во имя чести Рода Фииншир".

Я подошел ближе к подоконнику, уже зная, что я там увижу, уже чувствуя, как кружится голова…

На изумрудной траве у подножия башни, раскинув руки, как крылья, лежала моя малышка Винкл, Головастик, так и не дождавшаяся поддержки и понимания своей семьи, но считавшая благо Дома высшей ценностью; и мне казалось, что я вижу легкую улыбку, застывшую на ее губах, и ее огромные глаза, в которых отражается солнечное, но безответное сентябрьское небо.

Вокруг уже собиралась толпа — кто-то все же услышал тревожный писк киберов. Сара бросилась рыдать; старик Даниан, к счастью, не пустил ближе Ирину и Роксану.

Я стоял у подоконника, вслушивался в гомон толпы и чувствовал, что у меня немеют руки.

Ее хоронили следующим утром; на тихих семейных похоронах было едва ли больше десятка человек.

Под моими ногами шуршали гвоздики.

Тогда я не видел ни того, как Даниан отпирает ворота и поднимается по ступеням к кругу; ни того, как отец говорит какие-то пустопорожние и ничего не значащие слова; как под моими ногами разверзается земля и мы медленно опускаем гроб; ни даже того, как он исчезает под горстями земли и, позже, под мраморной плитой.

Перед моими глазами стояло ее лицо — не та страшная восковая маска, в какую его превратила смерть, но то свежее, улыбающееся личико с падающей на глаза зеленой челкой.

Я не чувствовал ни боли, ни отчаяния, ни душивших меня слез — я заметил их позже, когда остался один у укрытой сумраком могилы со свежими цветами.

Я думал о ней — об этом вышнем ангеле, которому так и не нашлось места в нашем мире. Мне верилось, что где-то там, в небесной тиши, в ее крыльях снова играют вихри и ветра.

Даже вчера думать о ней было не так страшно и не так больно — вчера я еще не верил и не смирился.

Я не помню, сколько просидел так; я ушел лишь с первыми тяжелыми каплями, перерастающими в гулкую, неудержимую грозу.

…Вечером я ходил по темным коридорам виллы, пытаясь найти место столь же мрачное, что и я сам, но невольно натолкнулся на дверь отцовского кабинета. Не помню, что заставило меня остановиться — то ли луч света, выскользнувший из щели между прикрытой дверью и косяком, то ли тихие голоса, доносящиеся от окон.

— Ума не приложу, зачем девочка бросилась, — это наш семейный врач, высокий и мрачный мужчина, похожий на летучую мышь, с неприятным скрипящим голосом. — Да еще и в свой день рождения…

— Ну, ей все-таки исполнялось шестнадцать… — а это отец, неохотно; разговор явно его тяготит.

— Намекаете на Контроль?.. Да, у нее могли бы быть некоторые проблемы. Хотя нет, это глупости. Вы ведь знаете, двадцать четвертого числа совет попечителей принял во втором чтении закон о малых мутациях, он вчера вступил в действие… по новым правилам, думаю, у комиссии не возникло бы вопросов. Между прочим, Глава рода Сиор прозрачно намекал на поддержку старшего представителя Дома Фииншир… Кстати, вы не слышали?.. Дом Сиор организует-таки кампанию перед выборами — они вроде как рассчитывают на кресло председателя большого совета. И где они взяли эти три с половиной миллиона?.. Сиоры последнее время не вылезают из долгов…