И она покорно начала стаскивать свою юбку.
Я узнал ее — юбка была одной из ее самых любимых. Я остановил руку женщины.
— Не надо рвать. Найди что-нибудь другое. У тебя не осталось в этом мире ничего другого. Храни ее в целости.
Женщина взглянула на меня, глаза наполнились слезами благодарности.
— Да, мой муж…
Она замолчала. Я понял, что она хочет сказать что-то еще, но боится.
— Продолжай, — приказал я.
Она, забыв о грязи, повалилась на колени и возбужденно схватила меня за руки.
— О, муж мой, я так боялась за тебя! Мое сердце наполнилось такой радостью при виде тебя, что я не могу ее скрыть. Я жизни без тебя не мыслю!
Она целовала мои руки, прижимаясь головой к моему телу. Я погладил мех на ее голове, хотя тот и был перепачкан. Но это не имело сейчас особого значения. Мы оба промокли насквозь и изрядно вывозились в грязи.
— Все хорошо, — сказал я.
— О, говори, говори со мной! Скажи, что опасности больше нет, что в мире все снова стало хорошо.
— Встань, женщина, — сказал я.
Она тут же встала.
— Я все потерял. Наше гнездо разбито, а дерево повалено. Я не знаю, где мои дети, куда разбежались другие жены. У меня ничего не осталось. Лишь та одежда, что на теле. И все же я не бедный человек…
— Нет? — она глядела на меня. Коричневые ее глаза расширились от удивления.
— У меня осталась женщина… хорошая жена. — Я посмотрел в ее глаза, раскрытые и светящиеся любовью. — Женщина с крепкой спиной и желанием работать. Я знаю это. А теперь иди и найди что-нибудь для повязки. Ребро болит.
— О, да, мой муж, да!
Она осторожно зашлепала по грязи, покрывающей землю. Я медленно сел. Отдохнуть бы, поспать…
Прежде чем оставить деревню, мы как следует пошарили по ней. Не осталось ли что-нибудь ценное неуничтоженным. Но мало чего нашли. Я надеялся отыскать свой велосипед, но его раздавило упавшим деревом. Больно было видеть прекрасно изготовленную машину раздробленной, вмятой в болотистую землю. И я в самом деле оказался прав, когда говорил, что у нас больше ничего не осталось, кроме той одежды, что была на теле.
Мы постояли среди развалин деревни, печально оглядывая последствия катастрофы.
— Что будем делать, муж мой?
— Пойдем отсюда, — сказал я. — Здесь нам нечего делать.
Я повернулся и поглядел на далекие голубые луга.
— Пойдем туда, — махнул я рукой, — на юг. Может остальным пришло в голову то же решение.
Женщина кивнула, соглашаясь, кряхтя взвалила на спину тюк, и мы двинулись в дорогу.
Солнце стояло уже высоко в небе, когда мы заметили на западе коричневую фигурку на велосипеде, старающуюся нас догнать. Было в ней что-то знакомое… Нет, невероятно…
Но так оно и оказалось.
— Шуга! — закричал я. — Ты жив!
Он терпеливо посмотрел на меня и слез с велосипеда.
— Конечно я жив, Лэнт. А ты как думал? — он помолчал, разглядывая высохшую грязь, облепившую нашу одежду.
— Что с вами приключилось?
— Мы были в деревне. И видели агонию гнезда Пурпурного. Но умирать оно отправилось в горы, и я подумал, что…
— Чепуха, Лэнт. Дуэль выиграл я. Погибает только проигравший. Я видел, как черное гнездо вернулось. Оно напало на деревню, вместо того, чтобы отправиться за мной в горы. А раз оно решило уничтожить деревню, у меня не было причин задерживаться на холмах. К тому же я нашел другой велосипед.
— Скорее всего гнездо проскочило мимо тебя.
Шуга кивнул.
— Я видел, как оно приближается, разворотив деревню. Оно нацеливалось на горы. Но меня там уже не было.
— Шуга, это прекрасно!
Шуга скромно пожал плечами, стряхивая комочки налипшей грязи с рукава накидки.
— Ничего особенного. Так я и планировал.
Говорить больше было не о чем.
Шуга вновь взгромоздился на велосипед. Его чувство собственного достоинства было удовлетворено, репутация победителя — возвеличена.
Он покатил дальше на юг.
Я почувствовал, что горжусь знакомством с ним. Да, иметь такого друга, это вам не что-нибудь!
Голубые сумерки кончились, и успел начаться красный рассвет, прежде чем мы нашли место для отдыха. Мы остановились на каменистом плато, возвышающемся над грядой округлых холмов, за которыми смутно просматривались силуэты домашних деревьев деревни. Море, похожее на пустыню, осталось позади.
Не было необходимости давать приказ делать привал. Мы инстинктивно знали, что проделали за день достаточный отрезок пути. Женщины побросали свои тяжелые тюки и поклажу и устало опустились на землю. Дети немедленно погрузились в глубокий сон. Мужчины сидели, массируя натруженные ноги.
Видок у нас был жалкий и потрепанный. Даже самые сильные выглядели неважно. Многие расстались с большой частью своего меха, и все — со своей упитанностью.
Мой мех тоже свалялся в колтун, таким он и останется, пока не выпадет. Открытые гноящиеся раны не были редкостью и большинство наших заболеваний не поддавались лечению Шуги.
Моя вторая жена, одна из женщин, лишившихся шерсти, разложила передо мной скромную пищу. При других бы обстоятельствах я устроил скандал из-за низкого качества еды и побил бы ее за то, что еды так мало, но при нашем теперешнем положении это был настоящий пир, состоящий из настоящего дефицита. Женщины, должно быть, угробили много часов, выискивая эти плоды и орехи. И все-таки это было не то, к чему я привык. Я принудил себя есть, преодолевая отвращение.
Пока я сидел, перемалывая зубами жесткие волокна, ко мне кто-то подошел. Я узнал почти полностью облысевшего Пилга, когда-то нашего деревенского крикуна, а теперь бедного бездомного бродягу, как и мы все. Был он худой и бледный, и ребра безбожно выступали под кожей.
— А, Лэнт! — воскликнул он с преувеличенной радостью. — Надеюсь, я не помешал тебе?
Он помешал, и он знал это. Поначалу я притворился, что не слышу его и сосредоточился на особо жестком корне.
Он встал прямо напротив меня. Я закрыл глаза.
— Лэнт, — произнес он, — путешествие, кажется, заканчивается. Твоя душа этому не рада?
Я приоткрыл один глаз. Пилг пожирал глазами мою обеденную чашку.
— Нет, — ответил я, — не рада.
Пилг не смутился.
— Лэнт, тебе надо глядеть на жизнь с радостной точки зрения.
— А она есть?
— Конечно. Ты только подумай, как тебе повезло. У тебя сохранилось четверо детей, две жены, и все волосы, да и первая жена ожидает ребенка. Намного больше, чем у меня.
Тут он был прав. Пилг потерял свою единственную жену и всех отпрысков, кроме одного, да и та — девчонка — ничего хорошего.
