Тревожило меня то, что Мата сильно замыкалась на нашей семье. Первые два года друзей у нее так и не появилось, несмотря на наши попытки познакомить девочку со сверстниками (через детей знакомых и родни в основном). Со всеми гостями она была одинаково вежлива, но заинтересованности ни к кому не выказывала и отношений поддержать не стремилась.
Хотя Антончик, старший Мишкин, втрескался в нее, что называется, по уши. Звонил каждую неделю, а то и чаще, иной раз и в гости заехать норовил. Но юная мавританка была с ним подчеркнуто холодна. Типичный разговор по телефону:
— Да. Хорошо. Зачем? Я тебе вышлю и-мейлом. Нет. Я занята. И в четверг тоже. Вряд ли. Пока.
Первые годы это было еще уместно, но время шло, Мата взрослела и, кстати, все более красивела. Да, мы к ней привыкли и привязались, но не могла же девочка всю жизнь провести при нас. Это нездорово. А уж когда открылась ее особенность… Нет, не то чтобы я хотел Мату куда-нибудь сбагрить. Просто мне казалось, что если она влюбится, если появится у нее, так сказать, простое женское счастье, то начнется для Маты иная жизнь, в которой уже не будет места… ну, вы понимаете, о чем я.
Как потом оказалось, мои предположения были, в общем-то, недалеки от истины.
Антончик — парень хоть и башковитый, но шебутной. И Мате он не нравился. Надо было ей серьезно расширить круг знакомств. Во многом именно поэтому мы стали готовить ее к поступлению в вуз. «Выйти удачно замуж», как шутили в прежнее время. Даже специально на «факультет невест» направили, чтоб наверняка. Разумеется, ей я ничего о своих планах не сообщал. Мата поступила под чутким руководством Кати и при тайной финансовой подстраховке с моей стороны.
Только когда она уже начала ходить на первые занятия, до меня дошло, что же я натворил. Отводя от горящего дома, вывел на минное поле. Того и гляди, начнут пачками дохнуть неадекватные преподы и хамоватые студенты. Вам, может быть, смешно, но посмотрели бы вы моими глазами!
Риск был велик. В какой-то момент, на второй неделе, я уже надумал забрать ее. Но не стал. Ведь это, может, последний шанс для девочки нормально влиться в общество. С замершим сердцем я ждал. Неделя, другая. Первый месяц, второй. Конец семестра… Все вроде шло замечательно. Мате нравилось. Впрочем, нравилось именно учиться. Мои надежды на социализацию не оправдались. Число звонков заметно увеличилось, уже не один Антончик звонил, и другие ломающиеся голоса извинялись в трубке, прося подозвать Мату. Но та всех методично отшивала. Помню, рассказывала она как-то про учебу, и я спросил между делом:
— А как там у вас в группе, парни есть симпатичные?
— Не знаю.
— Как это? Ты же учишься с ними.
— А я на них не смотрю.
Хотел было спросить: «Почему?», но сдержался. Лучше не задавать вопроса, если не готов услышать ответ. Но выслушать все равно пришлось — пару лет спустя.
* * *
Мне все было неспокойно. Все хотелось проконтролировать. Уберечь… Начал я отпрашиваться с работы, заходил к Мате на переменах, познакомился с преподами и сокурсниками. В основном, естественно, там были сокурсницы, если не считать трех худосочных очкариков. Я лебезил перед этими сопляками и соплюхами, расписывая, какая у Маты трудная жизнь, что с ней нужно помягче… Пивом угощал. Эх, дурак-дурак. Хотел их от беды уберечь, а вышло-то совсем наоборот.
Это было в мае, когда сессия уже вступала в апогей. Я узнал, причем случайно, что Валя Гурьина, одна из сокурсниц, с балкона прыгнула. Жива осталась, но… восстановится вряд ли.
Тогда я решился наконец поговорить с Матой. Выбрал время, — Катька беременная на перине почивала, телек смотрела, а мы вдвоем в магазин пошли. И вот, идем, на солнце щуримся, тополиный пух ботинками разгоняем. Обошлись без вступлений:
— Вальку-то за что?
Не удивилась и взгляда не подняла. Ответила ровным голосом:
— Она вас оскорбляла, дядя Петя.
С тоски даже усмехнулся собственной тупости. Догадывался, что нелепо выгляжу со своей чрезмерной опекой — все-таки первый курс, а не первый класс. Но не думал, что могу превратиться в объект насмешек. Да что там могу — обречен. И автоматически обрек тех, кто насмехался. Но…
— Это же ерунда, Мата. Мне ведь от этого ни холодно ни жарко. Я даже не знал и не узнал бы никогда.
— Я знала. Такое нельзя терпеть, дядя Петя.
— Мата, это ненормально, когда за шутку, пусть даже злую… люди расплачиваются жизнью.
— Дело не только в шутке. Все, кто умерли, заслуживали этого.
— Может быть. — Я вздохнул и покачал головой. — Но на сердце-то все равно тяжело…
Она помолчала чуть, а потом вдруг кивнула, еле заметно:
— Тяжело.
Мы прошли до конца дома. На перекрестке подождали зеленый свет, хотя машин не было.
— Я бы хотел попросить тебя на время оставить учебу.
— Да, дядя Петя.
— Кате нужна помощь. А потом еще больше понадобится.
— Конечно, дядя Петя.
На этом разговор закончился.
Мне хотелось верить, что дело прояснено и трагедий больше не последует.
Но все оказалось не так просто…
* * *
Не хочу, чтобы вы представляли Мату как какую-нибудь болезненную маньячку.
Она очень весело улыбалась, хоть редко, но, что называется, метко. На ее улыбку сразу же хотелось улыбнуться в ответ. Вообще была очень живая по натуре. Субботними вечерами мы втроем смотрели избранные фильмы, я сам выискивал их по прокатам — только качественное. А потом обсуждали впечатления на кухне, за сушками и чаем. У Маты случались интересные наблюдения.
Катя научила ее красиво одеваться. Ни о каких серых платьях до пола уже и речи не было. Вместе они мотались по рынкам, вместе подбирали. Ей нравилось светлое — белый, бежевый, бледно-голубой цвета. Еще она очень полюбила зиму. Из-за снега. Могла часами смотреть из окна на метель и мотающиеся на ветру плакучие ветви березок во дворе. Как японцы на свои сакуры смотрят. Запомнилось: в синих сумерках на фоне окна неподвижный девичий силуэт, тонкая такая, с двумя косичками…
Но часами — это если дел по дому не было, а такое выпадало нечасто.
Я уже писал, что почти все хозяйственные обязанности взяла на себя воспитанница. При этом, находясь в полном послушании, Мата всегда держалась очень самостоятельно. Всегда чувствовалось: она делала так, потому что сама хотела и сама для себя решила, а не потому, что кто-то решил за нее, или она не могла иначе. Могла.
А не любила, кстати, позднюю осень. Слякотные ноябрьские дни, вроде того, в который она прибыла на российскую землю.
С отцом Мата переписывалась, но довольно вяло. Судя по ее словам, старый негр неизменно передавал мне поклоны. Ну-ну.
