– Ты ошибаешься, – сказал он сфероиду, – я не хотел этого. Я уже совсем привык к состоянию покоя. Твое вторжение. Я ужасно обижен, потому что не в состоянии продолжать свои последние исследования. Я настаиваю на возвращении.
Тихонько гудя, сфероид протянул вырост розовой плоти к морщинистому, горячему лбу Клея. Его заволокла голубая дымка. Щупальца серого дыма скользнули в поры.
– Непростительно, – продолжал возмущаться Клей. – Непроизвольное прекращение изменения. Чистый биологический фашизм.
Сфероид плакал. Теперь Клей менялся. Его бил озноб. Какую форму я принимаю? Красные жабры, лиловые щупальца? Вялые кольца дряблого мяса?
Зеленые ручки, растущие из гребня черепа? Можно пошевелиться, сесть. Ноги – между ними мягкий вырост органов. К нему вернулся прежний пол. Руки.
Пальцы. Уши. Губы. Сад эпителия. В кишках бурчало; скрытая микрофлора подвержена приливам и отливам. Война белых кровяных телец. Он снова стал самим собой.
Маслянистым потоком нахлынула благодарность. Сфероид спас его от пассивности. Вскочив на ноги, он пустился в пляс по грязной равнине.
Обезумев от радости, он попытался обнять сфероид в его клетке и получил несколько слабых щекочущих ударов.
– Я мог бы остаться здесь до конца дней. Растением.
Погруженный в землю Ждущий выразил неодобрение Клею.
– Конечно, – добавил Клей, – я получил много ценной информации о действительности и иллюзии.
Наморщив лоб, он попытался дать несколько примеров своих взглядов сфероиду. Но видения не приходили, и это его огорчило. Так значит, все ушло – чудесный поток философии, золотые знания? Неужели его осознание иллюзии лишь заблуждение? На какой-то миг его охватило искушение снова зарыться в песок и еще раз погрузиться в обманчивую мудрость. Но он этого не сделал. Спасти его было очень трудно и от этого он испытывал огромную теплоту, почти сексуальную любовь к своему спасителю. Всех людей объединяла врожденная человечность. Сфероид – мой брат, которого я не должен отвергать. И услышал грустные слова Ждущего:
– Я – тоже человек.
Клей растворился в сознании своей вины, понимая, как он был жесток.
– Прости, – пробормотал он. – Я должен сделать выбор. Одной мудрости недостаточно. Опыт тоже считается. И все же, – с надеждой, – может, я и вернусь. Когда увижу побольше. Я ухожу не навсегда.
– Вряд ли. Ты в пути. Делай что хочешь, ты волен в этом.
У Клея закружилась голова и, споткнувшись, он чуть не свалился во все растворяющую реку. Упав на колени всего в нескольких футах от потока, он немного прополз вдоль берега и в тревоге и расстройстве растянулся на песке. Небо потемнело. Солнце словно уменьшилось. Вдавил в песок пенис.
Вонзил в него пальцы. Набрал полный рот песка и принялся перемалывать зубами его частицы: кисловатый кварц, пушистый силикат, перевариваемый кальций, останки прошлых лет, лежащие на берегу, кусочки городов, автострад, старых космических спутников, лунные обломки, все тщательно промытые и обкатанные рыдающим морем и выброшенные затем сюда – он хотел бы обнять это все. Слабая тень сфероида упала на него.
– Идем?
Клей покосился:
– Откуда исходит твой голос? – требовательно спросил он. – Рта у тебя вроде бы нет. Да и вообще никаких телесных отверстий. Что за черт? Как может существовать человек без единого отверстия?
Сфероид ответил мягко:
– Хенмер надеется, что ты вернешься. Ти, Серифис, Нинамин, Ангелон, Брил.
– Серифис умерла, – Клей поднялся и стряхнул с себя песок. – Но других мне хочется увидеть снова. В общем-то я и не хотел убегать от них. Пойдем.
Насколько мог определить Клей, они двигались на север. Сфероид был не слишком разговорчив, и Клей развлекал себя, пытаясь рационально проанализировать свой опыт со времени своего пробуждения. Он составил итоговый список категорий, припомнил все разнообразие встреченных им так называемых человеческих форм, все метаморфозы, которые с ним произошли, все подробности каждого путешествия, которые были вне нормальных сенсорных способностей человека двадцатого века, и попытался различить – были ли эти приключения иллюзией или действительностью? Он раздумывал над такими феноменами, присущими этому времени, как двусмысленность пола и непостоянность смертности. Во время этого осмысления, которое потребовало немалой концентрации, он не слишком много внимания обращал на окрестности, и прошло немало времени, прежде чем он обнаружил, что место, где они идут, уныло и безрадостно.
Наступила ночь и спрятала от него мрачный пейзаж, но от земли поднималось слабое лиловое свечение, достаточное для того, чтобы видеть окрестности. Плоская, бесплодная равнина, сухая почва хрустит под ногами, крошечные острые камешки ранят ступни. На горизонте виднелись огромные каменные клинья. Никакой растительности – даже типичных для пустынь колючек. Неприятный жужжащий звук, словно о стекло билась муха, исходил из отверстий под ногами; встав на колени перед одним из них, чтобы прислушаться получше, он уловил зловещий гул в подземной норе. Возникло чувство невыносимой сухости. Ночное небо подернулось какой-то тонкой дымкой, скрывающей звезды. Может это еще один земной ад, о которых рассказывала Нинамин, собрат Былого. Может это место называется Пустота?
Или Медленное? Или Тяжелое? Или Мрачное? Осторожно брел он по песчаной лиловой равнине, опасаясь споткнуться. Неподходящее место для ночных прогулок в голом виде.
– Как называется это место? – немного погодя спросил он у сфероида.
Но тот был чужд и этому времени и этому месту. Ответа не последовало.
В горле пересохло. Кожа покрылась налетом каменистой пыли. Когда он моргал, веки царапали зрачки. Клея охватила осторожность и подозрительность, за каждым валуном мерещилось чудовище. Что это за звуки?
Шорох скорпиона? Острый хвост скребет по гальке? В кишках рептилии перемалываются камни? Но вокруг ничего не было, кроме ночи и тишины.
Сфероид, резво кативший вперед, намного опередил Клея. Тот старался ускорить шаг, рискуя поранить ноги о камни на тропе.
– Подожди! – хрипло закричал он. – Я же не на колесах. Я не могу идти так быстро.
Но сфероид словно забыл язык этой эпохи, он не обратил внимания на призыв Клея и вскоре исчез за дымным горизонтом.
Остановившись, Клей принялся искать свободную от острых камней тропинку. Лиловое свечение – возможно местная радиоактивность – стало настолько тусклым, что он почти ничего не различал и решил не двигаться до утра. Риск провалиться в какую-нибудь расщелину вовсе не привлекал. Будет ли сложный перелом ноги здесь так же неприятен, как если бы действие происходило в старой Аризоне? Неизвестно. Может, обломки быстро срастутся, а повреждения кожи и тканей заживут словно во сне, но он не желал бы попробовать этого. Дурной сон мог окончиться, но не все же сон, даже здесь, и он вовсе не старался оказаться в подобной ситуации. Он подождет до рассвета.
