— Теперь ты понимаешь, почему тебя никто не любит, — спросил он устало.
— Ты тоже? — зло уставилась она на него.
Ребенок в этот миг пропал. Из глубины черных глаз смотрел Синор Тостра или кто-то еще более жуткий.
— Я твой отец, — ушел он от прямого ответа.
— Иногда мне кажется, что это не так, — совершенно не по-детски заявила она, — ты как за каменной стеной. Я стучусь к тебе и не могу пробиться.
Преодолевая отвращение, он взял ее за узкие горячие плечи.
— Я тоже не могу к тебе пробиться, Одиль. Наверно, мы слишком разные.
— Мы не разные! Просто ты любишь эту сумасшедшую… и все твои силы уходят на нее. Мне ничего не достается!
— Прости, — сказал он с отчаянием, — наверно, это правда. Но это так. Риция существует. Она твоя мать. Я люблю ее. И ничего тут не поделаешь.
Одиль покусывала пухлую нижнюю губу и смотрела на него с мрачным отчаянием.
— Я так больше не могу, — заявила она.
Ему было тяжело от этого разговора, неловко и тошно. А главное, никакого выхода все равно не было.
— Тогда подумай, — вздохнул он, вставая с ее постели, — может, ты тоже в чем-то не права?
— Я твоя дочь! — крикнула она ему вслед, — другой у тебя нет!
— Разумеется, — обернулся он, — спокойной ночи.
Льюис сидел на кухне в полной задумчивости.
— Чай уже остыл, — сказал он виновато.
— Погрей, — поежился Ольгерд, — меня знобит.
— От нее?
— Да. Кого я породил, до сих пор не пойму!
Они сидели за столом напротив друг друга. И все как будто шло нормально, как всегда.
— По-моему, ты преувеличиваешь, папа. Она, конечно, аппирской породы, избалована, со странностями… но с ней вполне можно общаться. Если бы ты относился к ней нормально, она бы тоже стала нормальной.
— А я не могу относиться к ней нормально.
— Папа, это порочный круг. И разорвать его должен ты. Именно ты.
— Все я понимаю, сынок. Только душа против.
— Ты и Герца терпеть не мог, — напомнил Льюис, — а он отличный парень.
— Он вовсе не отличный. Мнит себя наместником Бога на земле. Но он, по крайней мере, умеет презирать любя. Дарит себя направо и налево как солнце, и все его обожают. А наша девчонка сеет вокруг себя только страх. Тут совсем другое.
— Ей и самой от этого плохо, па. Надо ей помочь.
— Да, надо, — согласился Ольгерд, — но сейчас я слишком устал. Ты даже не представляешь, как.
Днем он все-таки нашел время заглянуть к Руэрто. Тот прохаживался по террасе в белой тунике, в золотых браслетах и в ожерелье из львиных морд. Любили эти Прыгуны вешать на себя всякие побрякушки даже в летнюю жару! Пожалуй, только Конс не страдал этим барским выпендрежем.
Жилище тоже явно страдало от роскоши и цветов. От запаха сразу двадцати только что срезанных букетов закружилась голова.
— Вина не предлагаю, — сразу предупредил Нрис, — ты же не будешь пить в одиночку? А у меня полоса воздержания.
— У тебя? — засмеялся Ольгерд и махнул рукой, — скорее Герц протрезвеет!
— Буду поститься две недели. До новолуния.
— Что это с тобой?
— Да сам пока не понял. Происходит что-то.
— А на раскопках-то поможешь?
— А что там?
— Очень рискованный участок. Ребята просили кого-нибудь из Прыгунов для страховки. Ты как будто самый свободный.
— И самый ленивый.
— Я не понял, ты поможешь, или нет?
— Ладно, подстрахую твоих ледогрызов, в первый раз что ли?
— Тогда договорились.
— И за этим ты прилетел?
Ольгерд присел на атласный диванчик между двух статуй.
— Да нет. Я, собственно, насчет Одиль.
— Вот оно что! — усмехнулся Руэрто, — вчера твой сын, сегодня ты! То-то я смотрю, вид у тебя суровый… Послушай, Ол… я ведь ее не заманивал. Она сама пришла.
— Дело не в этом. Объясни мне, как это получается? Она живет со мной, а воспитание у нее твое.
— И что? — уставился на него Руэрто.
Лицо у него было несимметричное и поэтому всегда разное. Трудно было уловить выражение. Даже если он бывал серьезен, все равно казалось, что он усмехается.
— Мы с тобой друзья, Нрис. Не в одной переделке побывали вместе. Но мне совершенно не нравятся твои рабовладельческие замашки. Ты это знаешь.
— Послушай, — лениво потянулся Руэрто, как будто его это совершенно не задевало, — я же не могу изменить свои замашки только потому, что у тебя нет контакта с дочерью.
— Но ты можешь, по крайней мере, не внушать ей, что все продается и покупается. Что слуги — это низшие существа, которые существуют только ради того, чтобы тебе угождать.
— Это я ей внушил? — поднял брови Руэрто.
— А кто же? Это же философия твоей матушки.
— Вообще-то ничего подобного я ей не говорил.
— Но ты так живешь.
— А ты по-другому. Как святой великомученик. Но ей почему-то не хочется брать с тебя пример.
— Налей мне чего-нибудь, — поморщился Ольгерд, — а сам можешь глотать апельсиновый сок.
— Ты же на работе!
— Я вообще не знаю, где я! И что происходит.
Было солнечно и жарко. Цветы пахли удушающе. Вино немного успокоило взвинченные нервы.
— Честно говоря, мне было бы легче, если б Одиль жила у тебя, — признался Ольгерд, — но ты ведь испортишь девчонку окончательно.
— Вряд ли. Она такая и родилась. Мы с ней просто очень похожи.
— Это точно! Иногда я удивляюсь, что это моя дочь, а не твоя.
— Я тоже.
— Ты любишь ее?
— Конечно.
Ольгерд почувствовал себя жутким эгоистом и ничтожеством. Все любили его дочь: и Льюис, и дед Леций, и Руэрто… даже Сандра читала ей на ночь сказки. И только он вел себя с ней как каменный истукан.
— А ты хочешь, чтоб она жила с тобой?
Нрис как-то странно улыбнулся.
— Еще вчера хотел. Но теперь кое-что изменилось.
— Что же? — удивился Ольгерд.
Такого ответа он не ожидал. Жизнь у Руэрто текла так плавно и размеренно, что никаких изменений в ней просто быть не могло.
