они тоже не пойдут - волков боятся, медведей... А вы, собственно, к кому пришли-то?
- Я? К Васильеву, - спохватилась Лера. - Он здесь?
- Ну а где ж ему быть? Только вы к которому из них? У нас их трое.
- Трое?
- Ну да.
Лера на мгновение растерялась, но быстро сообразила:
- Так мне к Михаилу.
- А, к молчуну, значит. Даже не знала, что у него родня есть. Он у нас как безродственный числится. А вы ему кем будете?
- Да так, седьмая вода на киселе.
- Понятно. Стало быть, совсем дальняя сродственница.
- Очень дальняя.
- Ну тогда там его ищите, - сказала медсестра, махнув рукой. - Он возле задней калитки, сидит.
- Сидит?
- Ну! Он же не ходит.
- Ах, да! - Лера наигранно стукнула себя по лбу. - Спасибо.
- Да не за что, - сказала медсестра и направилась к корпусу.
Лера сунула озябшие руки в куртки и наткнулась на что-то холодное.
- Что за... - Она вытащила из кармана выкидной нож с перламутровой рукояткой. - Но я же не брала его!
Лера растерянно огляделась и поспешно спрятала нож обратно в карман.
Если бы не подсказка медсестры, она ни за что бы не узнала бывшего сержанта. Это был дряхлый старик с серым иссохшим лицом, с седой трёхдневной щетиной на впалых щеках, в старенькой шерстяной шапочке на голове и заштопанной в нескольких местах болоньевой куртёнке. Он сидел в кресле-каталке, ноги укутаны выцветшим бело-голубым одеялом в клеточку. В его взгляде не отражалось ни единой мысли, ни единого чувства, словно это был не живой человек, а кукла.
"Какое жалкое зрелище! - подумала Лера. - Неужели это он? Убийца?"
Лера смотрела на это беспомощное существо, жестоко наказанное судьбой за сотворённое когда-то злодеяние, и чувствовала, как ненависть покидает её сердце, уступая место жалости и презрению. Или, скорее, брезгливости.
Лера огляделась.
- Ну что? - крикнула она. - Добился своего? Я нашла его. И что дальше? - Лера вытащила из кармана нож. - Ты хочешь, чтобы я убила его? А вот шиш тебе! - Она швырнула нож на землю. - Я больше не буду тебя слушать, понял, ты? И ничего ты мне не сделаешь! Я тебя не боюсь!
Лера повернулась и медленно пошла прочь. Теперь она знала, что убийца папиного брата наказан. Справедливость восторжествовала, и произошло это без её участия. Да и какое она могла принять участие во всей этой истории? Единственное, что ей оставалось, так это сжалиться над стариком, проявить к нему милосердие, простить его. Ибо он уже и так пострадал, а дважды наказывать за одно и то же нельзя.
Она миновала заднюю калитку, которая тоже была открыта, и очутилась в лесу. Лера шла по тропинке, даже не думая, куда она может вывести её - это было неважно. Важно было просто идти, не останавливаясь и не оглядываясь. С каждым шагом ей делалось легче, тот тяжёлый груз, что последнее время давил ей на сердце и холодил грудь, постепенно таял, будто ледяная глыба, пригретая солнышком. Жизнь снова становилась светлой, радовали поскрипывающие на ветру стволы высоких берёз, радовала шуршащая под ногами жёлтая листва, радовало небо над головой, синеющее сквозь поредевшие кроны деревьев. Лера улыбалась. Если бы в это мгновение кто-то встретил её на лесной тропинке, он увидел бы спокойную и совершенно счастливую молодую женщину. В ней всё было прекрасно: и походка, и лицо, и глаза, которые лишь на какую-то долю секунды вдруг вспыхнули малиновым светом и вновь сделались светло-серыми. Лера уходила всё дальше и дальше. А позади за решётчатым забором, возле распахнутой калитки сидел в кресле-каталке сухой бледный старичок в старенькой куртке, укутанный полинялым клетчатым одеялом. На коленях у него лежала чёрно-белая фотография молоденького солдата с автоматом на груди и присягой в руке. Взгляд остекленевших глаз старичка был устремлён куда-то вдаль, а из груди торчала перламутровая рукоятка ножа.
Ца перевернулась на бок. Голова заболела, в висках ломило. Как не хочется вставать! Лежала бы и лежала вот так, в темноте, не просыпаясь, целую вечность. В землю бы закопаться, лишь бы избавиться от этой тяжести в груди. Вечером все было хорошо, но утро уже неделю начиналось вот так тяжело, будто с похмелья.
Надо вставать. Если она еще полежит, станет только хуже. Ца спустила ноги с кровати и поморщилась от ощущений в коленях. Это не дело. Ца встала и подождала, пока в глазах просветлеет. Нужно сделать разминку. Ца не спеша потянула одну, потом вторую ногу, сделала несколько наклонов. Хорошо. Колени пришли в норму, голова перестала кружиться.
Быстрый кофе вернул вкус к жизни. Кофе утром просто восхитителен. Никогда в течении дня он не бывает так хорош. Осветляет голову, расправляет чакры, открывает второе дыхание. А, главное, быстро и удобно, и поддерживает на ногах до самого ланча на работе.
Ца бросила взгляд на часы - пять минут до выхода. Опрокинула в себя последний глоток, оделась. Какой платок повязать на шею, зеленый, или синий? Зеленый подчеркивал глаза, синий красиво оттенял кожу лица. Ца приблизила лицо к зеркалу. Это что, морщины вокруг глаз? Может, показалось? Они, наверное, всегда тут были, она просто не обращала внимания. А если голову вот так повернуть, то и нет никаких морщин.
Голова резко закружилась, к горлу подкатил ком. Ца бросилась к унитазу, тело отвергло кофе. Да что ж это такое... Времени на новую чашку уже не хватало.
Наверное, вести аэромобиль в таком состоянии не стоит, Ца включила автопилот.
У входа в офис стояла девушка, ждала Ца.
- Привет, мам.
Девушка обняла Ца в качестве приветствия.
- Привет, солнышко. Ты сегодня поздно.
- Неважно себя чувствую. Сейчас прямо закажу завтрак.
На лице мамы проступило знакомое выражение. Неодобрение.
- Сколько раз говорила, еда в офисе ужасная. Лучше бери с собой из дома.
- Я начинаю день с еды, - отмахнулась Ца. - Это уже здоровая привычка.
- Очень ловко называть привычкой то, что сделала раз в жизни, - ответила мама.
- Только это так не работает.
- Мам, ты ханжа.
- А ты дура с больным желудком. Я не для того тебя рожала, чтоб ты себя не берегла.
- Как поживает Кристин? - отвлекла маму Ца.
- Нормально. Вчера принесла отличную оценку за доклад
