Воспоминания заканчивались тем, что под одобрительные возгласы сослуживцев он извлек из капитанского сейфа надежно закрепленную, тяжелую металлическую канистру со спиртом.
Конец 3 главы.
Из всех кораблей только один 2803 сохранил полную боеспособность. По нужде к условно годным отнесли звездолет командира группы и машину капитана Лапина. «Ноль третий» выглядел неприлично целым, словно и не побывал в деле. На корабле первого лейтенанта потери были минимальными. Троих матросов убило и одного ранило осколками брони при ударе шального снаряда при первой атаке.
В скауты натолкали боекомплект и загнали в опустевший ангар с глаз долой, из сердца вон. Там их никто не трогал и не вспоминал про них.
«Безлошадные» звездолетчики подверглись экспресс — мерам жестокой, но действенной военной педагогики. Нервы людей врачевались традиционными методами: неумеренной строевой подготовкой и физкультурой, зубрежкой уставов и отработкой нормативов.
Оставшихся на боевом дежурстве эти строгости не коснулись. Люди были предоставлены сами себе и поправляли здоровье подручными средствами.
Офицеры и матросы пили до отключки. Потом просыпались и снова лили в себя вино, водку и «пакадуровку». Запасы «оптической жидкости» и винного довольствия стремительно таяли.
Гагарин пытался навести порядок, но его просто посылали на хер и откровенно напрашивались на драку.
Получив отпор, горе-стратег уподобился своим подчиненным. Запершись в каюте, он запил, глуша страх и досаду.
К исходу пятого дня скаут 2803 посетила группа «особистов». Они блокировали все входы и выходы на звездолете, положив мордой в пол дежурный расчет и часовых. Натасканные на проведение спецопераций «волкодавы» дробно протопали к каюте Конечникова, сверкая обнаженными клинками катан и полевых куттеров. Поставив пару стрелков в коридоре, чтобы изжарить любого, кто попытается бежать, команда захвата вломилась в каюту. Герои — спецназовцы не встретили сопротивления, если не считать, что один из бойцов поскользнулся и упал, едва не выстрелив от неожиданности в потолок.
Старший постучал по койке, где спал пьяный первый лейтенант.
Когда Федор очнулся от забытья, офицер сделал ему знак, чтобы тот собирался по-хорошему. Конечников сонно кивнул и стал натягивать брюки. Васька, который проснулся следом, попытался бузить, но на шею второго лейтенанта ненавязчиво лег остро отточенный клинок, мягко предлагая завершить излияния. Федор показал Стрелкину жестами, чтобы тот не выступал, он сейчас ничем не поможет. Главное, чтобы его компьютер никуда не «ушел», пока недоразумение не разрешится.
Конечникова бросили в камеру-одиночку. Там 24 часа горел свет, гулко и заунывно капала вода с мокрого потолка.
Первого лейтенанта держали взаперти четверо суток, раз в день, давая минимальный арестантский рацион: миску воды и горбушку черного, черствого хлеба с пятнами плесени.
Конечников, перебрав все свои прегрешения, решил, что, скорее всего он арестован за свои неуставные маневры. Но для суда офицерской чести не сажают в камеру. Даже не лишают оружия, давая возможность провинившемуся самому решить проблему.
К тому же, все попытки местных ревнителей воинской чести во главе с капитаном Симоновым, организовать судилище, наткнулись на заговор молчания свидетелей. Напрасно Никита налегал на свое красноречие.
«Отойти, убежать от превосходящего силой противника не так отвратительно», — кричал он — «как нарушить Кодекс воинской чести, замарав себя подлыми эволюциями».
Симян убеждал, что во всем виноват один Конечников. Остальные просто слепо повторили действия ренегата в минуту крайней опасности. Он предлагал всем прочим повиниться, сдать первого лейтенанта и торжественно поклясться в другой раз не покидать строя ни при каких обстоятельствах.
Но после Гало словоблудие Симонова было оценено по достоинству. Кто-то подкараулил капитана в темном месте и приласкал железякой по бестолковке.
Федор понимал, что если и удастся довести дело до разбирательства, то это будет очень не скоро. О маневрах первого лейтенанта все забудут. После удачно проведенной операции начальство Базы готовит дырочки под ордена, и возня по поводу нарушения воинского Кодекса во время боя будущим кавалерам высоких наград ни к чему.
Конечников, перебирая варианты, все больше и больше запутывался. Монументальная помпезность задержания не соответствовала известным начальству проступкам.
В уме, обостренном голодной диетой, вставали картины одна страшнее другой.
Броня корпусов вскипала мелкими огненными кратерами от попаданий картечи. Пламя било из отверстий, выжигая сверхтвердый компрессит. Внутри взрывались накопители, выталкивая в проломы перегретую плазму и осколки композита.
Он задыхался, горел, шел на таран. Вытирая злые слезы обиды, активировал взрыватели мин, с тоской смотря вслед уходящим крейсерам. Ему остро хотелось пожить, но больше тянуть было нельзя, десантные лодьи падали на корпус звездолета.
Однако, всего хуже были сны, в которых он видел себя тараканом в жестяной банке на огне. Он дрался с другими за место в прохладной глубине, но и туда подбирался гибельный жар. Кружилась голова, удушающе воняла горелая плоть.
Конечников просыпался в своей стылой «одиночке» мокрым от пота, хватая ртом воздух.
На пятый день за первым лейтенантом пришли. Лязгнула дверь, в затхлый и влажный неподвижный воздух камеры ворвалась струя сквозняка. В камеру быстро, один за одним влетели четыре человека в комбинезонах без знаков различия. Они были вооружены электродубинками и пистолетами. На лица были надеты маски. Так одевалась только охрана блока, в котором содержались приговоренные к смерти.
Конечников никак не мог взять в толк, за какие прегрешения его бросили в камеру смертников.
Тюремщики резко и сноровисто приблизились, завели ему руки за спину и надели кандалы. Он противился, как мог. Охранники не издали не единого звука, кроме сдавленного хрипения — даже всем скопом им нелегко было справиться со своим узником. Лишив первого лейтенанта возможности сопротивления, стражи немного расслабились. Теперь их жертве некуда было деваться.
Один из тюремщиков подтолкнул Конечникова к двери.
— Что, псы, одолели? Радость получили? — поинтересовался он и иронически добавил. — А теперь куда? На расстрел через повешение?
Конечников хотел спросить совсем другое, требовать объяснений, кричать, что все происходящее нелепая ошибка, но гордость не позволила. Да и бесполезно было это делать.
