Хотите — верьте, хотите — нет.
«Константин Карагиозис сидел на этом стуле», — настаивала следующая табличка.
В ванную же комнату я и вовсе боялся заглядывать.
Поздно ночью, когда я шагал по усыпанным камнями мостовым моего почти пустынного города, старые воспоминания и сегодняшние мысли текли во мне вместе, как две реки. Все остальные члены нашей группы похрапывали в гостинице, а я вышел из «Алтаря», спустился по широкой лестнице, задержался, чтобы прочесть одну из надписей, взятую из надгробных речей Перикла: «Вся Земля — это могила великих людей», — там, сбоку, на Мемориале Неизвестному солдату, оглядел мощные мускулистые конечности этого древнего воина, распростертого вместе со всем его оружием на смертном ложе, а также весь мраморный барельеф, — в памятнике было какое-то живое тепло, может, благодаря афинской ночи, — и пошел дальше вверх по Леофорос Амалиас.
Обед был что надо: узо, жюветси, коккинели, яурти, метакса, много черного кофе, и Фил спорил с Джорджем об эволюции.
— Разве ты не видишь, что здесь, в последние дни жизни этой планеты, сходятся в одной точке миф и сама жизнь?
— Что ты хочешь сказать? — спрашивал Джордж, до блеска подчищая тарелку с наранцей и поправляя на носу очки.
— Я хочу сказать, что человечество вырастало из тьмы, в которую было погружено, со всеми теми легендами и мифами и воспоминаниями о сказочных существах. Сейчас мы возвращаемся в ту же самую тьму. Сила жизни слабеет, становится неустойчивой, и наблюдается реверсия к тем первичным формам, которые по сю пору существовали лишь как смутные воспоминания разных народов…
— Чепуха, Фил. «Сила жизни»? Какой век ты считаешь своим собственным? Ты говоришь так, будто все живое представляло собой единую чувствующую реальность.
— Но это так.
— Докажи, пожалуйста.
— В твоем музее есть скелеты трех сатиров и фотографии одного благополучно здравствующего. Они живут среди холмов этой страны. Здесь также наблюдали и кентавров, а кроме того, имеются цветы-вампиры и лошади с рудиментами крыльев. В каждом море водятся морские змеи. Наши небеса прочесывают завезенные летуче-паучьи мыши. Известны клятвенные заверения лиц, видевших Черное Чудовище Фессалии, пожирателя людей, костей и тому подобного; живы и все прочие легенды. Джордж вздохнул.
— Все пока тобою сказанное доказывает не что иное, как то, что, когда жизнь во взвешенном состоянии, возникает возможность для появления любой ее формы, если в наличии сопутствующие факторы и благоприятная обстановка на достаточно продолжительный период времени. Все существа земного происхождения, которых ты тут называл, являются мутантами, появившимися возле Горючих Точек по всему земному шару. Одно такое место находится в холмах Фессалии. Если даже Черное Чудище сейчас вломилось бы в дверь с сатиром на хребте, это все равно не поколебало бы мое мнение, как не доказало бы и твое.
В тот момент я глянул на дверь, но в ожидании не Черного Чудища, а, скажем, какого-нибудь неприметного старика, что мог робко остановиться за ней, споткнуться у порога и пойти прочь, или официанта, тайком несущего Диане выпивку и сунувшего счет внутрь сложенной салфетки. Однако никто не появился.
Я прошел Леофорос Амалиас, миновал Арку Адриана, оставил позади Олимпейон, так еще и не зная ответа. Диана связалась с Редполом, но они до сих пор хранили молчание. Через тридцать шесть часов мы Должны были улететь из Афин в Ламию, затем двинуть дальше пешком сквозь районы, поросшие странными новыми деревьями с бледной длинной листвой, пронизанной красными жилами, со свисающими ползучими растениями и всем тем, что ветвится там, наверху, — сквозь все эти цветущие места, где возле корней произрастает strige-fleur, а затем — через омытые солнцем долины вверх по извилистым козьим тропам, через высокие каменные гряды и вниз, через глубокие ущелья, минуя разрушенные монастыри. Совершенно безумная затея, но Миштиго захотел, чтобы все было именно так, и не иначе. Он полагал, что, коль скоро я родился в этих местах, ему ничто не угрожает. Я пытался рассказать ему о диких тварях, о каннибалах куретах — племени, которое там бродило. Но он жаждал быть Павсанием и увидеть все собственными глазами. Что же, о'кей, решил я, раз Редпол его не сцапал, то это сделает здешняя фауна.
На всякий случай я зашел в ближайшее почтовое отделение Земного правительства, заполучил разрешение на дуэль и заплатил налог за свою смерть. Мне как Комиссару и прочее, решил я, следует предусмотреть все варианты.
Если Хасану нужно убивать, я убью его законно.
Я услышал игру бузуки — мелодия звучала из маленького кафе по другую сторону улицы. Отчасти потому, что мне этого хотелось, а отчасти потому, что чувствовал за собой слежку, я пересек улицу и вошел внутрь. Я двинулся к маленькому столику, за которым можно было сесть спиной к стене и лицом к двери, заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и стал слушать песни, в которых говорилось о смерти, разлуке, несчастье и вечном вероломстве мужчин и женщин.
Внутри было еще теснее, чем казалось снаружи, — низкий потолок, грязный пол, полутьма. Певицей была толстая, сильно накрашенная приземистая женщина в желтом платье. Звенели рюмки, в тусклом свете медленно и ровно опадала пыль, под ногами — влажный слой опилок. В помещении было примерно с дюжину посетителей: три девицы с сонными глазами пили у стойки бара, тут же сидел мужчина в грязной феске, еще один похрапывал, уронив голову на вытянутые перед собой руки, за столиком напротив меня по диагонали сидели четверо — они смеялись; остальные сидели поодиночке, слушали музыку, ни на что особенно не глядя, ждали, а может, и не ждали, то ли чего-то, то ли кого-то.
Выпив третью чашку кофе, я заплатил по счету толстому усатому хозяину и вышел. Температура снаружи, похоже, упала на несколько градусов. На улице было пустынно и совсем темно. Я повернул направо по Леофорос Дионисия Ареопогита и дошел до разбитой ограды, что тянется вдоль южного склона Акрополя.
Позади за углом послышались чьи-то шаги. Я постоял с полминуты, но вокруг была только тишина и чернота ночи. Пожав плечами, я прошел ворота и двинулся к обители Дионисия Элевтерия. От самого храма ничего не осталось, кроме фундамента. Я миновал его, держа направление к Театру.
На том обеде Фил высказал предположение, что история циклична в своем движении и напоминает стрелки часов, день за днем обегающие одни и те же цифры.
— Это заблуждение, — сказал Джордж, — что доказывает историческая биология.
— Я говорю не в буквальном смысле, — возразил Фил.
— Тогда перед тем как двинуться дальше, нам следует договориться о терминах.
