Время перевалило за полдень, когда Танк полез в один из мешков и раздал паек. Ной развернул его и обнаружил прессованный концентрат, твердый, как железо и, в таком виде, совершенно не съедобный. Танк согрел воду. Разведенный, паек превратился в серую кашу, горячую и безвкусную, как бумага. Над миской поплыл пар.
Танк ел быстро, равномерно стуча ложкой по дну миски. Покончив с обедом, он снова вскипятил воду и заварил макки. Караско сменил Колотуна за рулем, и тот уселся с тарелкой на скамью рядом с Ноем, все еще ковырявшим ложкой свой концентрат. Ною было нехорошо — снова разболелся живот, и от вида еды его начинало мутить. В кабине было невыносимо душно. Пахло потом.
— Плохо тебе? — сочувственно спросил Колотун.
Ной кивнул.
— Меня тоже в первый раз тошнило. Я как увидел поле за окном, так и скрутило. Полдня не мог проблеваться.
— Почти со всеми так, — согласился Танк. — Ты, если что, дверь приоткрой и давай. Не стесняйся.
— Это правда, — поддержал его Колотун. — Лучше не держать, а то весь пол изгадишь.
Он рассмеялся.
— Такое бывало. Но ты не горюй. День-два и привыкнешь. А пока поменьше смотри по сторонам. Еще насмотришься.
Потом Колотун ушел, и весь следующий час Ной провел, как в бреду. Голова у него похолодела, и он едва не потерял сознание. Он помнил, как Танк держал его за шкирку, высунув в дверь, пока Ной блевал, чувствуя, как все внутренности сворачиваются в тугой комок. Ему немного полегчало, и его отпаивали водой. К тому моменту, как колонна достигла пункта назначения, Ной чувствовал себя усталым и полностью разбитым.
На базе они пробыли пару часов. К вездеходу подцепили цистерну с нефтью и двинулись дальше. Ехали до темноты. Свет в кабине не включали, Ной сидел в полумраке и смотрел, как исчезают в окне деревья. Колотун еще сбросил скорость, было слышно, как шумит, раздвигаемый отвалом, снег.
В десять вечера Караско дал приказ остановиться.
— Ночуем здесь, — сказал он. — До Володино километров пятнадцать. Оставим на утро. Первыми дежурим мы с Ноем, потом Танк.
В кабине включили свет. Танк встал и, скрипя досками настила, полез в нишу под одной из скамеек, извлек из нее пару ведер и повернулся к Ною.
— Не хочешь выйти? Ноги размять?
Ной неуверенно помотал головой. Выходить не хотелось, хотелось сидеть, забившись в дальний угол и закрыв глаза.
— Сходи-сходи, — сказал Колотун, пробираясь в пассажирский отсек через маленькую дверцу. — Ветерком тебя обдует. Голова проветрится.
Ной послушно встал и принялся натягивать куртку.
Широкие колеса вездехода на треть погрузились в снег. Он все еще продолжал валить, но уже не так густо. Танк распрямился и глубоко вдохнул холодный, пропитанный незнакомыми запахами, воздух. Вслед за ними выбрался Колотун.
— Вот она где — настоящая свобода, — сказал он, разминая шею. — Бери, сколько хочешь, неси куда хочешь!
— Далеко ты ее унесешь, — проворчал Танк, наполняя ведра снегом. — Я вообще считаю: что Город, что Пустая Земля — нет особенной разницы. Непривычно только. И шума меньше.
Колотун не слушал его. Он находился в возвышенном состоянии и на низость мира просто не обращал внимания.
— Вдыхай этот воздух, парень! Потом даже сквозь намордник научишься им дышать. Потому что, человек не для клетки ведь рождается. Человеку простор нужен.
Танк покачал головой, подхватил ведра и полез обратно в вездеход. Колотун продолжал говорить, словно прорвалась у него внутри какая-то плотина.
— Смотреть на горизонт, когда между ним и тобой ничего больше нет — это все равно, что глядеть в себя. В Городе такого нет. Слишком многое застит.
Ной промолчал. Он не видел горизонта, но подсознательно чувствовал правоту Колотуна. Странным он был священником. Да и все вокруг было странным.
Где-то далеко, в гуще темных деревьев послышался вой. На минуту он стих, а потом раздался снова, и ему вторили.
— Волки, — сказал Колотун. — Нас учуяли. Идем.
После ужина все свободные от вахты члены команды легли спать, а Ной с Караско перебрались в кабину. В большие окна вездехода равнодушно смотрела темнота — ни огонька, ни звездочки. Ной подумал, что вряд ли сможет заснуть этой ночью. Может быть следующей…
— Петр всегда хотел попасть в экспедицию, — задумчиво сказал Караско. — Но так и не выбрался. Ты сделал это за него.
— А как вы познакомились с отцом? — спросил Ной.
— Я расскажу. Сейчас самое время. История долгая и не для чужих ушей. Пока ребята спят, будем говорить. Впереди несколько ночей, думаю уложимся.
Заскрипело кресло, Караско устраивался удобнее. Ной тоже откинулся на спинку и приготовился слушать.
— Мы познакомились пятнадцать лет назад. Я тогда работал в Аналитическом. В мои обязанности входил первичный анализ добытых оперативниками образцов. Фактически, вся деятельность сводилась к описанию найденного барахла и передачи по отделам. Работа нетрудная и интересная. Порой попадались очень любопытные вещицы. И вот однажды из очередной ходки принесли что-то странное.
Ящик с сюрпризом занимал половину стола. Самсон передвинул его ближе к лампе и поморщился, увидев натекшую лужицу. У оперативников странное чувство юмора, как раз в их манере было насыпать полный ящик снега и отдать в аналитический, выдумав какую-нибудь глупую легенду. Самсон сталкивался с этим ни раз и ни два, но управы на шутников не было. Он обязан проверить все, что привезли. Хотя, на этот раз ребята выглядели серьезно. Даже испугано. Впрочем, с них станется.
Он приподнял лампу, направив свет на ящик, и открыл крышку. Из ящика на него уставилось нечто.
— Это была первая химера, которую добыл Поиск. Потом появились и другие, но эту я запомнил на всю жизнь — такая жуть взяла.
Замерзший до состояния камня, зверек напоминал барсука. Наверное, это и был барсук, вот только передние лапы его чуть не заставили Самсона закричать. Они заканчивались миниатюрными, белыми человеческими ладонями. С минуту Самсон сидел молча, испуганно глядя на зверя, потом вскочил и выбежал из комнаты, едва не забыв запереть за собой дверь.
— Наш начальник связался с Адамом Декером. Он уже тогда руководил Лабораторией. Декер приказал молчать, а мне велели передать находку твоему отцу. Так я и познакомился с Петром Коштуном.
— Почему отцу? Мама говорила, что он был врачом.
— Твой отец был не простым врачом. Скажем так, его главным пациентом был сам Город.
— Не понимаю.
— Петр Коштун занимался биологическими отклонениями. Ты удивишься, как часто они теперь встречаются. По существующей доктрине (человек — венец творения Божия) они не имели права на существование. Задача твоего отца заключалась в том, чтобы оценить степень опасности и дать нужные для Города толкования. Он изучал всех чудовищ, что попадали в Лабораторию, объявлял их редкими и незначительными отклонениями от нормы, и все были довольны — человек оставался венцом, и все было прекрасно. Пока не появились химеры. Вот тогда все стало плохо.
