— Ты проницателен, Константин.
— На том стоим, милорд.
— О, но, видишь ли, это здоровые взаимоотношения, не так ли? Мы уважаем друг друга, пусть это уважение и основано на страхе, но это взаимное уважение. Мы нужны друг другу.
— Только однажды я стану бесполезен, — Константин взял перо и макнул его в чернильницу, стоящую рядом с раскрытой книгой, — и этот день будет днем моей смерти.
— Тогда от тебя зависит, как сделать себя полезным, верно?
— Я стараюсь, милорд.
— Я хочу, чтобы ты написал балладу. Что-нибудь героическое. Хорошо иметь трубадуров, воспевающих мои победы, как ты считаешь?
— Напишу, — согласился Константин. — Дело стоящее. Легенды о тебе станут распевать по всему миру.
— Ты славный человек, Константин. Надеюсь, ты всегда будешь полезен мне.
— И я надеюсь, милорд.
Конрад отодвинул стул и поднялся, но вдруг замер, словно пораженный внезапной мыслью. Граф кивнул самому себе:
— За вечерней трапезой ты сядешь рядом со мной во главе стола.
— Это честь для меня, милорд.
— Посмотрим, не сделаешь ли ты что-нибудь полезное, славный человек.
— Как пожелаешь, милорд, хотя, может быть, это несколько… поспешно.
— Я совершенно уверен в тебе, Константин. Ты меня не подведешь.
Ученый торопливо зацарапал пером по листу, зачеркивая только что написанную строчку. Конрад ушел, не желая ему мешать.
Пиршество само по себе было скучным занятием в отличие от банкетов, которыми он наслаждался при жизни. Гамайя отобрали в качестве основного блюда десяток счастливчиков из числа кающихся грешников. Обнаженные, они медленно истекали кровью, один за другим, наполняя густой, красной и горячей жидкостью кубки, которые передавались сидящим во главе стола. Жонглеры показывали фокусы и кувыркались, но все это давно уже набило оскомину. Конрада утомляло однообразное действо. Он лениво махнул рукой, и актеров стащили со сцены, присоединив к деликатесным яствам. Лишь их смерть вызвала на лице графа-вампира улыбку.
— Наконец-то какое-то развлечение, — сказал он, наклоняясь к Питеру.
Брат усмехнулся.
— Тебя всегда было легко позабавить.
За время, проведенное в Драквальде, Питер изменился. Все они изменились, но Питер — больше чем кто-либо другой из его извращенной пародии на семью. Он регрессировал, вел себя почти как животное и жрал так, словно каждая еда — последняя. Отвратительно.
В лесу он затеял свою игру за власть, бросив вызов Йереку, отстаивая право самому вести вампиров к безопасности. Волк ответил на вызов — и одним ловким ударом кастрировал Питера. Сделавшись слабейшим из всех, теперь он подкрадывался к жертве в темноте, как мелкий хищник, хорек или горностай, или иной зверек, привыкший рыться в людских отбросах.
Эммануэль, жена Питера, была чудовищем совсем иного рода. Конрад понимал, почему Питер выбрал ее. Не из-за красоты: она была скорее интересной, чем привлекательной, и черты ее лица казались слегка перекошенными. Нет, Питер обратил ее за то, какой женщиной она была. Даже сейчас смертное сияло в ней, затмевая бессмертное. С губами, рдеющими от свежей крови, и глазами, переполненными потерянными душами, в ней легко виделась женщина, бывшая при жизни очаровательной. В смерти же она стала роскошной.
Рядом с ней располагался весьма недовольный соседством Ганс. Из них всех он, пожалуй, больше всего походил на того, кто его породил. В нем чувствовалась какая-то отчужденность, но она легко ломалась под напором его дикого темперамента.
Йерек прятался в тени, не присоединяясь к застолью. Как всегда. Ганс не выносил Волка. Он не делал тайны из своей брезгливости — зачем Влад разделил кровь с отребьем вроде Йерека? Из издевательского почтения Йерек старался держаться как можно ближе к Гансу, раздувая угли вампирского гнева. За столом он лично прислуживал Гансу, зная, что это раздражает вампира. Конрад был уверен, что Йерек ощущает: его место в семействе под угрозой из-за последнего отпрыска Влада. А Ганс все никак не мог повзрослеть. Порой он становился совершеннейшим ребенком, избалованным шалопаем, и часто бесился, не в силах добиться своего.
Фриц, последний из братьев, сидел рядом с Константином; если Ганс был луной, то он — солнцем. Угрюмости и задумчивости Ганса Фриц противопоставлял оживленность и болтливость. Его окружали целый выводок потомков и семь великолепных женщин, соревнующихся друг с другом за право исполнить его причудливейшие капризы. При жизни он был гедонистом, а в смерти удовлетворял любое свое желание. Любое.
Младшие вампиры занимали скамьи у стен, насыщаясь потихоньку местным мясцом.
— А теперь танцы, — хлопнул в ладоши Фриц. Семь его «дочерей» кинулись к центральной сцене, и их гибкие тела поплыли в текучей эротической пляске с тончайшими покрывалами — женщины танцевали для своего отца, подарившего им смерть. Фриц скрестил руки на объемистом животе и откинулся поудобнее, наслаждаясь представлением.
Конрад тоже наблюдал за женщинами. Их провокационный танец смущал его. За спинами плясуний маячила тень его матери, неодобрительно покачивая головой и хмуря брови, вдребезги разбивая всякое возбуждение. И все же он следил, как они движутся, играя в танце короткими кривыми мечами, чьи опасные лезвия усиливали чувственность грации вампирш.
Затаив дыхание, Конрад не отрываясь смотрел, как блеснули мечи, вспарывая кожу, а потом все кончилось — семь женщин упали на пол под восторженные аплодисменты Фрица. Когда плясуньи поднялись, к овации присоединились и остальные, и вскоре зал наполнился шумом восхищенных голосов. Конрад встал, поднял руку, призывая к тишине, и не опускал ее, пока не обрел полный контроль над толпой. Только тогда он кивнул.
— Думаю, пришла пора вкусить иную усладу. Мы уже набили желудки свежим мясом и порадовали взгляд видом этих юных леди. Теперь же настало время заглянуть в будущее. После этого, кажется, молодой Константин желает исполнить нам балладу собственного сочинения. Но сперва — прорицатель.
Двое из гамайя Конрада почти внесли под руки маленького чумазого человечка. За собой он тащил козла на веревке, которого, неуклюже поклонившись, подвел к столу. Козел был тощ, кожа да кости, и его хозяин выглядел не лучше.
Питер подавил смешок.
Ганс с отвращением покачал головой.
Фриц радостно захлопал, а Константин слегка поежился.
Эммануэль смотрела на Конрада, а не на странного коротышку с козлом, и граф обнаружил, что не может отвести взгляда. Правильно ли это — вожделеть потомство собственного брата? Он был уверен, что нет, но, так или иначе, множество лучших вещей в жизни дурны. Но это же не останавливало его желаний.
