— Ну, если вы утверждаете, что искусство — это человек, то современное искусство подтверждает мою идею о том, что человек кончился, выродился. Искусство производит сегодня товар, а не продукт человеческого духа. Масскультура — вот чем занимается сегодня искусство! Музыка — танец для дискотеки. Литература — развлекательное чтиво. Живопись — реклама и поздравительная открытка. Театр — шоу. «Хлеба и зрелищ!» — вопят массы. Этот вопль был всегда, но сегодня он самый мощный во все века. Искусства сегодня нет! Оно умерло еще вчера, вместе с человеком, с его духом. Современному человеку нужна масскультура, а не искусство. И все, что осталось от искусства: шедевры живописи, ценные книги, записи корифеев музыки, скульптура, кино великих — всё, всё! скоро перейдет окончательно в коллекции тех, кто платит за них миллионы. Произведения погибшего общества будут храниться в надежных руках! У тех, кто не пожалел заплатить за них миллионы. Они будут наслаждаться ими по-человечески. А манекенам? Им не потребуется даже масскультура! У них будут программы, с них этого достаточно…
Слушая ужасный бред Железного Джона, друзья поражались античеловеческим цинизмом его идеи. Его высказывание об искусстве возмутило и потрясло их до глубины души. Орест, не выдержав, встал и, грубо перебив словоток президента, спросил:
— Скажите честно, Джон, что привело вас сюда, на этот остров — желание выжить или бредовая идея полиместериновой цивилизации? Или вы сильно больны какой-то манией?
Джон замолчал и нахмурился. В кабинете нависала атмосфера удушающей тревоги, которая готова была разразиться новым, еще более сильным гневом правителя. Было видно: вопрос Ореста вызвал в душе его звериную ярость.
— Я думал, вы умнее его, — от метнул взгляд на Георгия. — И хорошо понимаете, что тут происходит. Но я вижу: до вас никак не доходит то, о чем я сейчас говорил. А жаль! Мне так хотелось, чтобы вы перешли на сторону моей идеи. Вы устали, и я вас отправлю в Крысиный подвал. Завтра мы продолжим нашу дискуссию! — Он опять змеино покривил губы. — Будем спорить до тех пор, пока вы со мной не согласитесь! До завтра! Он хотел было подать знак своим тяжеловесам, но Юрий опередил его:
— Погодите, сэр! Я считаю вообще бессмысленным делом продолжать нашу дискуссию! Пустая трата времени…
— Это почему же? — удивился Джон. Рука его опустилась, манекены застыли в начале шага.
— Раньше философы спорили: кто первым появился — курица или яйцо? А теперь ясно: манекены яиц не несут. Спор отпадает сам собой. И отправлять нас в Крысиный подвал за истиной — бесполезно. И — упрямством крыс не накормишь! — Юрий выдавил на своем лице подобие веселой улыбки.
Совершенно неожиданно Джону шутка понравилась, и он рассмеялся.
— Манекены яиц не несут! — хохотнул он, повторяя фразу несколько раз. — Да это же философское определение сущности! Это не просто шутка. Надо записать… — Он щелкнул пальцем, и манекены подали ему диктофон. С серьезным видом, без тени юмора он проговорил в микрофон: «Манекены яиц не несут» и, выключив его, пояснил: — Я записываю на пленку каждую удачную мысль. Это пригодится. Жаль, что у манекенов таких мыслей не бывает. Я скоро выпущу свою книгу, подарю ее вам, и тогда в вашей голове не останется никаких вопросов относительно нашей цивилизации, этой старой галоши. Будущее — за манекенами. Надо к этому привыкать. А теперь идите. Я устал.
Когда Джон на прощание так же цепко подавал каждому руку, Орест попросил во время их отсутствия, когда они находятся на площади во время процедуры очищения, не устраивать в их доме кавардак. Железный Джон ответил:
— А вот этого я вам разрешить не могу. Позволь вам — запросят другие.
— Манекены?!! — удивленно разом воскликнула троица.
— Да, манекены, — подтвердил президент. — Я заметил: они очень быстро перенимают привычки людей. Если не делать профилактику, они могут завести у себя оружие. А когда подчиненные берут в руку пистолет, им почему-то приходит в голову намерение убить президента. Нет, нет! Печальные уроки говорят: в этом мире доверять никому нельзя, даже манекенам. Бог доверил людям своего сына и зря! — Он улыбнулся надменно, самоуверенно, как истинный знаток в вопросах покушений, разлив по всей своей физиономии коктейль гнева и ласки.
— Я-то думал: вы нам не откажете! — добродушно сказал поэт и напрасно: это невинное замечание вдруг вызвало новый, более сильный всплеск гнева Железного Джона.
— «Думал» — заорал он на Юрия. — Ты еще позволил себе «думать»! Думаю здесь я! Я за это заплатил! Другим здесь думать и действовать не положено! Понял? Ишь, какой мыслитель выискался! Учти: я ненавижу тех, кто здесь думает без моего разрешения!
Джон кричал, грозно надвигаясь на отступающую к двери троицу. Видимо, вскипевшая досада, накопившаяся во время спора, вдруг нашла выход и зафонтанировала. Он готов был растоптать, изничтожить этих ненавистных ему людей, в которых он нашел ярых противников своей идеи. Известно, что в этом мире главные враги, которых в первую голову хочется убить, убрать с дороги — это идейные! И Железный правитель с удовольствием сотворил бы такое злодейство, если бы знал точно, что за это ему ничего не будет от «кого-то свыше». Мысль эта все еще сдерживала в узде его действие. И было воочию видно: намек Георгия, смелость Ореста, находчивость Юрия сыграли свою спасительную роль, напустив в душонку деспота сомнения и страха, поколебав в нем самоуверенность. Но под конец Джон с лихвой отыгрался на них за свое поражение и провёл яркий сеанс силы власти: он раз десять при помощи тяжеловесов-манекенов возвращал их от самой двери, заставляя вздрагивать душой и телом перед инспирированными моментами жестокой расправы, останавливаемыми только в последний, крайний миг. Это была невыносимая пытка. Когда, наконец, доведя гостей таким манером до крайнего изнеможения, он отпустил их за дверь с издевательскими словами: «Очень приятно было с вами познакомиться»! — троица ничего не ответила, боясь, как бы Джон опять не выкинул против них еще что-нибудь.
Глава одиннадцатая
ИГРА В МУНДИРАХ
Яркое солнце на синем безоблачном небе, морская бирюзовая даль — всё теперь казалось им дорогим, новым; во всём была вселенская печать прекрасной гармонии мира. И этот, всего час назад казавшийся им ненавистным остров стал для них как бы дорогой обителью жизни, частицей белого света, в котором они существовали маленькими песчинками живого. И они почувствовали явно, до дрожи душевной, как дорог им этот бесценный дар — Жить! Жить! И как трагична и нелепа, с точки зрения разума, утрата этого дара. Они шли к своему коттеджу и восхищались окружавшей их симфонией природы. Ее невыразимой по своему богатству палитрой красок, звуков, ароматов, воздействовавших на чувство и сознание низвергающимся водопадом благостной радости жизни.
