Но сейчас Михаилу было не смешно. Едва пришло на ум это имя — Филипп, как нахлынула тревога, неодолимая, словно ветер.
Огненный кошмар… Исчезновение Александры… И Филиппа тоже! Где же они?
— Они? — приблизился к нему Овсянников. — Кто — они? Значит, Михаил произнес это вслух?
— Да здесь еще Филипп Актанка был, — неохотно сказал он.
— Актанка? Тонгас, что ли? — цепко спросил Овсянников.
— Да, местный, — кивнул Михаил. Сердце ныло от непонятной тревоги.
— Округу хорошо знает?
— Ну! Первый следопыт! Его род в этих местах лет пятьсот шаманит — как не знать!
— Шаманит?! О Господи!.. Да, стало быть, он и про Центр наслышан? — как бы между прочим спросил Овсянников.
— Про базу институтскую? — догадался Михаил. — Ну а как же. Дорога туда никому, чай, не заказана.
— Что? — резко обернулся Овсянников, и Михаила поразило выражение ненависти, на миг омертвившее его лицо.
— Что я? Ничего? — пробормотал Михаил. — А вы думаете, Филипп и Александра туда…
— Туда! — почти взвизгнул Овсянников. — Туда! Вот именно! Пока ты пьяный дрыхнул, а я, как идиот, валялся в вашем богоугодном заведении, они сговорились — и в Центр! Уж не знаю, как она его соблазнила…
У Овсянникова вдруг пресекся голос, и Михаила поразила мысль: «Ревнует он ее, что ли? Господи! К Филиппу?!»
Но Овсянников уже справился с собой и горько взглянул на Михаила:
— Ты что, решил, что я ревную? Не в том дело! Ей же закон не писан, ей на меня плевать, я давно знаю. Попала вожжа под хвост — и хоть умри, подавай ей Центр, Центр, Центр! Думаешь, не понимаю, зачем она со мной в Богородское потащилась? Пожалела? Забеспокоилась? Как бы не так! Да только черта с два я бы повел ее в Центр. Однако вон как вышло… Этот тигр трижды проклятый! Эта больница!.. Ох!
«Рановато, похоже, ты из нее вышел», — чуть не брякнул мало что понявший Михаил, глядя, как кривится лицо Овсянникова, как его всего бьет крупная дрожь.
— И она… не дождалась, воспользовалась случаем! Плевать ей на меня, на тебя, на всех. Изюминку нашла! И правда — будто натасканная на наркотики!
«Наркотики? — удивился Михаил, опять ничего не понявший. — Это которые видения вызывают?»
Давно хотелось пить. Он взял со стола первую попавшуюся кружку и зачерпнул из ведра.
К обжигающей свежести ключевой воды примешивался какой-то привкус. Терпкий, чуть горьковатый…
Он что-то напомнил Михаилу. Что-то такое… недавнее…
Стоп! Да ведь из этой кружки он вчера пил чай. Чай, в который Филипп для вкуса бросил щепотку какой-то травы. Ох!.. Михаил схватился за спинку стула.
— …Сейчас и пойдем. Я только должен созвониться, — вдруг дошел до его сознания голос Овсянникова.
— Пойдем? Куда? — спросил Михаил.
— Оглох, что ли? Или опохмелиться тебе надо, чтоб в себя наконец придти? — грубо крикнул Овсянников. — Поведешь меня в Центр. И как можно скорее, понял? Я тебе заплачу, если надо. Дело очень важное, понял? Я только должен позвонить в Город, в Институт. Я до конторы и назад… У тебя лыжи-то найдутся запасные? — крикнул Овсянников, уже выбегая на крыльцо.
Михаил только кивнул.
Но едва гость скрылся за калиткой, как он сел на табурет и торопливо начал переобуваться.
Валенки тяжелы. Лучше эти вот тонгасские торбаза, легкие и теплые. Так, ружье, патроны, нож. В рюкзачок термос, хлеб, сало. Спички не забыть.
И скорее, скорее!
О нет, он вовсе не собирался ждать Овсянникова. Нельзя было ждать, нельзя было терять время!
Чай. Огненный ужас. Обморок. Исчезновение Филиппа и Александры.
Наркотик! Видение!
Мысли мешали одна другой, но главное сейчас было — догнать, настичь Филиппа. Александра не по своей воле пошла с ним, Михаил не сомневался. Это он, это он все сделал своей травой! Своим зельем!
Только… зачем, зачем?
* * *
Что дело неладно, Михаил почуял очень скоро. Он прекрасно знал дорогу и к той базе, которую Овсянников почему-то упорно называл Центром, а тем более — к Шаман-камню, где часто отсиживался Филипп Актанка. На лыжах туда хорошего ходу часа четыре, время для человека, привычного к тайге, если не пустячное, то уж и не такое, чтобы изнемочь.
Однако чем дальше Михаил забирал в тайгу, тем большая усталость сковывала тело. Неодолимо тянуло вернуться, а не то лечь прямо в снег и вздремнуть. Что за чепуха, непонятно! Неужто все еще Филиппово снадобье действует? Ну и черт с ним, пусть действует. Охотнику плошать — добычу терять. Его, Михаила Невре, добыча — Филипп. Вернее, Александра. И надо спешить.
Почему он так взволновался за Александру? Ну, понятно, все-таки женщина, которая ему доверилась, попала в беду в его доме. Но не только, не только это!
С первой же встречи Михаила потянуло к Александре. Он знал женщин и с удивлением ощутил, что это вовсе не было мужской тягой, хотя Александра казалась ему очень красивой. Он любовался ею, как младший брат любовался бы красотой старшей сестры. И стоило лишь допустить мысль, что за беда могла ждать Александру от Филиппа, как у него начинало тяжело ныть сердце от злобы, жалости, от этого непонятного, неведомого ему ранее чувства — любви оберегающей, хранящей.
Он не поверил Овсянникову. Он чуял опасность. От этого тонгасского дьявола всего можно ждать!
И Михаил прибавлял и прибавлял ходу, невзирая на одышку, на каменеющие руки и ноги, на непонятный, непривычный страх… в тайге-то чего ему страшиться?! Сроду не было такого с Михаилом Невре!
Солнце садилось. Тени предзакатной тайги туманили, преображали ее — родную, знакомую. Михаил уже дважды заплутался, да вовремя спохватывался, снова поворачивал на Шаман-камень. Он помнил все эти места: сколько раз проходил здесь, карта и компас были у него в голове, — и все же плутал.
Наконец он остановился передохнуть. Зарево заката угасало, словно жар-птица таилась, таилась до поры, а потом и улетела.
Михаилу показалось, что время идет как-то слишком быстро. Вот-вот вроде бы ушел он из Богородского — тогда солнце только что начинало играть в небе! — а уж свечерело.
Он все стоял и стоял в блаженной усталости. Какое-то дерево глухо шуршало листвой над его головою.
Он оцепенело слушал.
Листвою? Да ведь… зима!
Обернулся — и не сдержал невольного крика при виде чудовищно изуродованного дерева: с растрескавшейся корой, узловатыми ветвями, вялыми, огромными листьями.
«Что это? Опять кошмар, видение?!»
Сделал шаг ближе… лыжи вязко заскрипели. Опустил глаза: ноги по щиколотку утопали в траве!
