— Даже если бы я и знал, то постарался бы забыть. Я не имею времени на всякий вздор.
— В силу этого я позволю себе кое-что вам напомнить. — Раш обрел свое обычное спокойствие, и это как-то странно выбивало Абрама из колеи. — Сейчас уже нет сомнений, что уменьшается сила гравитации. Так вот, Земля двигалась раньше по орбите, которую давно очистила от всяких космических обломков, но в результате изменения гравитационной постоянной орбита снова замусорена — частично в результате перемещения планеты, в еще более значительной мере вследствие ее заметно возросшего влияния на мелкие тела. Метеоритный дождь является весомым доказательством того, что гравитация…
— Гравитация, гравитация! — выкрикнул Абрам. — Какое отношение имеет ко мне гравитация?!
— Должна иметь, генерал. — Раш позволил себе сдержанную усмешку. — Гравитация является одной из постоянных, обсчет которых с помощью компьютера позволяет вашим ракетам попадать в цель, а теперь эта постоянная перестала быть постоянной.
— Вы хотите сказать… — Абрам оборвал фразу: до него дошла значимость слов Раша.
— Да, генерал. Именно так. Ракеты не будут попадать точно в намеченную цель.
— Но ведь можно провести соответствующую корректировку для этой изменившейся гравитационной силы.
— Конечно, если только это будет продолжаться долго. Уменьшение силы гравитации прогрессирует и…
— Как давно?
Раш небрежно повел плечами.
— Трудно сказать точно.
— Но это ставит меня в крайне неприятное положение. Что говорит президент?
— Мне трудно ответить на этот вопрос, генерал, но мы, по крайней мере, имеем одно утешение.
— То есть?
— Все народы мира стоят перед той же самой проблемой. Вы огорчаетесь из-за относительно небольшого числа ракет близкого радиуса действия, а что должны сказать русские, американцы и другие? — Раш демонстрировал философское спокойствие, которое привело Абрама в бешенство.
— А как вы, доктор Раш? — спросил он. — Вы не огорчаетесь?
— Я не огорчаюсь, генерал? — Раш смотрел в окно, выходящее на вибрирующую в усиливающемся зное пустыню. — Если у вас есть немного времени, чтобы выслушать меня, я объясню вам, каким образом этот «научный вздор», как вы это называете, повлияет на будущее человечества.
Он начал говорить тонким, монотонным, странно размеренным голосом, а генерал Абрам, слушая его, в первый раз по-настоящему узнал, что такое страх.
Почти каждую погожую, а в особенности лунную ночь на самом верхнем этаже самого высокого дома Риджуэй-стрит можно было увидеть открытое окно.
Те, которым доводилось поздно вечером проходить по улице, временами видели бледную тень, двигающуюся в темном прямоугольнике: это Вилли Лукас наблюдал за ними. И тогда на прыщавом лице Вилли появлялось выражение паники, и мальчик отступал в глубь комнаты, опасаясь, что его заметят.
Женщины, проживающие напротив, считали, что Вилли подглядывает за ними, и жаловались на него старшему брату, в результате чего Вилли получал очередную трепку. Но Вилли не интересовали ни женщины с поджатыми губами и бесцветными глазами, которых он знал, ни даже странно привлекательные существа женского пола, которые временами являлись ему во сне.
Вилли просто любил смотреть на город, погруженный в темноту, когда все другие спали. Вилли дорожил этими часами, когда все как будто умирали, оставляя его одного, когда не было никого, кто кричал бы на него или бросал злые взгляды…
Когда первый метеорит рассек небо, Вилли торчал на своем посту на последнем этаже высокого, узкого дома. Дрожа от возбуждения, он схватил старый театральный бинокль из пластмассы под перламутр, который украл когда-то в угловом магазине старьевщика Конея, и направил его в черный купол неба. Каждый раз, когда он видел кратковременный блеск метеорита в радужном окружении — искажение возникало в результате несовершенства оптического прибора, — у него в голове начинали бурлить хаотические мысли, он ощущал странное беспокойство. Наделенный шестым чувством, как все люди, слегка отклоняющиеся от нормы, он пришел к выводу, что эфемерные крупицы света представляют какое-то особое послание, предназначенное специально для него, но, в чем оно состояло, он не знал.
Вилли продолжал свои наблюдения почти до рассвета, притаившись в холодной темноте маленького чердака, а потом закрыл окно и пошел спать.
Когда он проснулся и спустился вниз на ленч, их продовольственный магазинчик, расположенный в том же самом доме, с улицы, был полон людей. Его старшие сестры, Ада и Эмили, были слишком заняты за прилавком, чтобы пойти в заднее помещение и приготовить ему еду, так что Вилли сам сделал себе бутерброды с тертым бананом и мармеладом.
Когда он ел, погруженный в молчаливое раздумье, он почти не видел журнала, который листал, и не слышал, как тарахтит насыпаемый для взвешивания картофель. Ибо — точно так, как в Библии, — во сне дошло до него страшное значение падающих звезд, от которого перехватывало дыхание.
Он ощутил гордость — ведь это он был выбран оружием, посредством которого это послание должно быть пересказано всему миру, но одновременно это возлагало на него огромную ответственность. А на Вилли никогда в жизни не возлагалась какая-либо ответственность, он не был уверен в себе, особенно в деле столь огромной важности.
Весь день он бродил по темному, неопрятному дому и размышлял, как бы ему снять с себя возложенную на него Богом ответственность, но в голову ему так и не пришло ничего разумного.
В сумерках вернулся с работы на городском газовом заводе его брат Джо; он был зол на Вилли за то, что тот не побелил стены. Вилли не принял это слишком близко к сердцу, покорно снося его ругань и соображая, как бы оказаться достойным возложенного на него доверия.
В эту ночь метеоритный дождь был еще более великолепен, чем в прошлый раз, и Вилли начал ощущать странное внутреннее напряжение, почти чувство вины, что он ничего не сделал, чтобы провозгласить Слово. Он начал терзаться, думая об этом, а в таком состоянии становился просто дебилом. Бродя по магазину, он перевернул корзину с помидорами, а потом уронил ящик с бутылками из-под кока-колы.
Прежде чем он натолкнулся на подходящую идею, минула еще одна искрящаяся роем метеоритов ночь. Идея была очень скромной, даже убогой — так он сам оценил ее в порыве самокритичности, — но Бог, несомненно, лучше отдавал себе отчет в несовершенстве выбранного им орудия, чем сам Вилли.
Когда Вилли наконец понял, что он должен сделать, он почувствовал страшное нетерпение, ему хотелось как можно скорее воплотить свой замысел в действительность. Вместо того, чтобы после ночи бодрствования пойти прежде всего поспать, он поспешил вниз, на задний двор в поисках столярных инструментов. Джо стоял как раз возле кухни, одетый в свой заляпанный коричневый комбинезон, и в спешке глотал чай. Он взглянул на Вилли, как обычно, со смесью тревоги и ненависти.
