Илья нервно ползал по дну погреба, разогревая движением замерзающие мысли. Нужно было срочно решать, что делать дальше. Сидеть здесь и терпеливо ждать, когда придёт помощь? А если её не будет? Если весь этот смертоносный кошмар уже докатился и до леспромхоза?.. А если и ещё дальше?.. Нет, так можно прождать до самого Второго Пришествия.
Он снова приподнял головой крышку и глянул на свои наручные часы. Было двадцать седьмое августа, восемь с копейками часов утра.
Вот это да! Выходило, что Игнат провалялся в погребе без сознания и почти без него больше полусуток. Если бы помощь сюда приходила, его бы давно уже разыскали. И, главное, непременно убрали бы с глаз подальше то, что осталось от повара и остальных. Прошлым вечером из леспромхоза сюда должны были приехать под загрузку аж три лесовоза. Значит, не добрался ни один из них…
Самым ужасным в сложившейся ситуации было абсолютное непонимание происшедшего. Хоть что-нибудь! Хоть какая-то зацепка для мысли! Хоть какая-то идея! Чтобы знать, чего бояться и как себя вести!
— «Что же вчера было?.. — Игнат вновь и вновь возвращался к недавним событиям, пробуя их на зуб с разных сторон. — Был обед… Было исчезновение Захарова… Или тот, что-то заранее обнаружив, сбежал от греха подальше и побыстрее, или был первым… Потом нечто вроде очень быстрого осиного или шмелиного роя… Что же было после этого?.. Рой, вроде бы, улетел… Что же тогда случилось с несчастным Тимаковым?.. И с другими ребятами?..»
И вдруг Игнат вспомнил то, что вылетело почти сутки назад изо рта мёртвого Юрки.
РОЙ!!! Значит, один улетел, а другой появился? Или он просто никуда не улетал?..
Игната мучили вопросы, на которые у него самого на данный момент не было вразумительных ответов. И не от кого было получать подсказки, можно было только сидеть здесь, в темноте и холодной сырости, и чего-то ждать. Или бежать отсюда, сломя ушибленную голову, пока не поздно.
А может, уже поздно?.. Что лучше: ждать спасения, которое маловероятно, или смерти от голода, которая вероятнее всего? В погребе всего не пересидишь, продуктов в нём не так уж и много. Вчера утром привезли шестерым на неделю, их вполне можно растянуть на месяц-полтора, но какой в этом смысл? Сколько тут можно ждать и чего именно? Через пару недель непременно похолодает, потом выпадет первый снег. Вряд ли тут появятся спасатели. Скорее всего, бригаду лесорубов уже мысленно похоронили, если происшедшее здесь пошло дальше…
Что же всё-таки было? Какой-то особый вид шмелей или пчёл? Пчёлы — убийцы?! Есть, кажется, такие где-то в Южной Америке. Америка далеко, но этих пчёл могло занести и в Сибирь.
Игнат, скорчившись, сидел в темноте, но перед его ослеплёнными мраком глазами стояла очень чёткая картинка вчерашней трагедии, намертво прихваченная прочной памятью. Это, по сути, было последнее, что он видел наверху, и память никак не хотела избавляться от ничем не стираемого во многочасовой тьме изображения…
…Вновь потянулись бесконечные часы ожидания чуда и непрерывной борьбы с полубезумными страхами.
Опять пришла ночь. Игнат не смог спать, дожидаясь от неё чего-то…
Страхи не уходили, они всё время бродили где-то поблизости… Ночью Игнат боялся невидимой смерти, а днём — той, которую мог увидеть. Он умирал от разрывавшего его изнутри желания покурить, но его прошибал холодный пот от одной только мысли шумнуть зажигалкой, не говоря уже о том, чтобы прикурить от неё сигарету. Он вытаскивал вожделенную пачку с ними из кармана рубашки и жадно обнюхивал её, вдыхая сладкий запах недоступного, но так нужного ему сейчас табака, жевал кончик сигареты и глотал обслюнявленные крошки, пытаясь хоть чем-нибудь угомонить зверевший от недостатка никотина и еды организм. Игнат нашёл в темноте консервные банки и куски сырого мяса, но банки вскрывать было нечем, а до удовлетворения голода сырой говядиной ему требовалось ещё дожить…
В погребе было всё так же холодно и сыро, частично от всего этого спасала лишь тёплая одежда, которую Игнат специально не снимал с себя во время работы даже в жару, сгоняя проклятый лишний вес. Но тело слабело, неуклонно теряя от голода и холода тепло и силы.
Дольше сидеть в этом условном блиндаже было нельзя. Переохлаждение организма не за горами, потом неизбежное воспаление лёгких, жар, бред, потеря сознания, и…
И всё… В тайге это легко, особенно осенью. А осень здесь уже фактически наступила.
…Под утро начались последние мучения. Много раз в порыве кратковременной храбрости Игнат приоткрывал крышку своего нечаянного убежища, чтобы ринуться из него на все четыре стороны, но страх, по прежнему бывший сильнее голода и холода, тут же освобождал его от тяжкого бремени случайного мужества…
…Игнат выбрался из надоевшего ему до тошноты погреба на восходе солнца. Очень осторожно, боясь скрипнуть и громко вздохнуть, он приподнял деревянную крышку, и долго выглядывал из-под неё, готовый в любое мгновение снова отгородиться ею от опасностей внешнего мира, как надёжной бронёй.
Снаружи всё было по-прежнему: ботинки Спирина, успевшие основательно намозолить ему глаза, и тишина.
Тишина была кошмарнее всего. Почти полная, давящая прессом на психику… Ни криков птиц, ни рёва зверей, ни самолётов, ни машин… Одни комары, да и те какие-то пугливые и вялые.
И больше ничего. Мир словно вымер…
Насмотревшись в щель почти до изжоги в душе, Игнат наконец преодолел себя трусливого.
Крышка погреба даже не пискнула, когда он вылез наверх. Он оставил её открытой, обеспечив себе короткий путь к возможному отступлению, и, стоя на полусогнутых дрожащих ногах, забегал пугливым взглядом по лесной столовой, пытаясь насытиться максимумом информации за минимум времени. Он чувствовал, что неожиданные обстоятельства лишили его тело значительной части лишнего веса, всё на нём болталось, но победа над жирком не подарила ему радости.
…Спирин лежал рядом пустым сморщенным мешком, скалясь на Игната желтозубой прокуренной усмешкой жителя потустороннего мира, считающего его лучше нашего…
Дальше лежали остальные. Игнат узнавал их только по задубевшей от крови одежде, потому что черепа у всех обтянутых кожей скелетов были почти на одно лицо. Люди валялись вповалку — там, где их настигла страшная и, по всей видимости, неожиданная смерть. Всё это выглядело жутко и неправдоподобно. Маскарадно, если бы не окровавленная, изрешеченная чем-то одежда на мёртвых телах.
У Игната не было достаточного времени, чтобы внимательно всё это рассматривать, и в чём-то разбираться. Первой его мыслью на воле было — побыстрее оглядеться, попытаться сориентироваться, и снова забиться в выглядевший достаточно надёжным убежищем погреб для бессрочного ожидания возможной помощи. И мысль эта не была лишена яростной внутренней поддержки. Но тишина и видимый покой давили на застарелый страх наравне с голодом.
И одержали-таки верх над измученным страхами и неизвестностью человеком. Двигаясь по совсем недавно родной столовой максимально осторожно, как по стану невидимого пока врага, Игнат набил в карманы и за пазуху пачек печенья и банок тушёнки, сунул в ботинок охотничий нож Спирина, стараясь не слишком часто смотреть на то, что осталось от его бригады, вышел на накатанную лесовозами дорогу, и торопливо зашагал по ней в направлении далёкого леспромхоза.
Первое время он пробирался почти крадучись, пугливо вздрагивая от каждого шороха и дуновения ветра, потом страх, больше ничем не подкармливаемый, ещё больше притупился. Ружьё, которое Игнат на всякий случай прихватил с собой, не вселяло ему особой уверенности в счастливом будущем, но он прекрасно понимал, что без него психологически было бы гораздо неуютнее.
Уже километрах в трёх от места трагедии, слегка успокоенный тем, что ничего страшного пока не происходит, он сел на землю, прислонившись слепой спиной к дереву, открыл ножом банку тушёнки и, нервно шаря по сторонам уже уставшими от этого занятия глазами, проглотил её буквально за минуту. Есть хотелось дико, однако неистребимый страх перед убийственной неизвестностью поднял Игната на ноги и погнал дальше. После еды и полных страха ночей потянуло в могучий сон и ему пришлось приводить себя в относительный порядок с помощью холодной воды из попавшейся на пути лужи.
Идти стало немножко легче. Дорога петляла по тайге, делая длинные изгибы, но для того чтобы сократить путь, требовалось уйти от неё, углубившись в чащу… Игнат истерично гнал от себя даже мысли об этом, хотя и понимал, что идти по дороге не менее опасно, но в какой-то степени она дарила ему хоть какую-то уверенность в себе. Дорога была символом непобедимой мощи земной цивилизации, символом всего остального, безумно далёкого сейчас человечества, от которого он теперь только и мог ждать так необходимой ему помощи.
