в один из моментов своей жизнедеятельности. Когда он поднял глаза от окуляров, Маккензи уже бежал к следующему пьедесталу в двадцати-тридцати футах от них. Нельсон последовал за ним, но уже медленнее.
— Водоросли! — воскликнул Маккензи.
Нельсон прочитал надпись на бронзовой табличке, а затем уставился на знакомые сине-зелёные пряди примитивного водного растения, которые невооружённым глазом видны как зеленоватая пена в стоячей воде пруда. И ещё раз он отметил замороженное состояние образцов.
— Планктон! — воскликнул Маккензи, достигнув четвёртого пьедестала. — Боже милостивый, доктор, это всё равно что… как если бы вы проходили через бактериологическую галерею под открытым небом.
Он улыбнулся.
Именно об этом и думал Нельсон. Он всё ещё не разгадал загадку самой дороги. Дополнительную загадку мощных микроскопов, установленных здесь под открытым небом в необычных стеклянных футлярах, он отодвинул на задний план, ожидая получить объяснения в должное время. Как сказал Маккензи, это было похоже на лабораторию богов. Нельсон с неким страхом посмотрел на небо, как будто ожидая, что из пушистого облака материализуются голова и плечи какого-нибудь сверхученого. Но ничего не произошло. Было три часа пополудни. Ничто не жило и не двигалось, кроме двух человек и маленькой ящерицы, сидевшей в коробочке.
Методичному Нельсону, продвигавшемуся по этому странному и необъяснимому шоссе, было ясно одно. Не было никаких ненужных или случайных образцов. Насколько он мог судить, всё располагалось в логичном хронологическом порядке. В отображении великого жизненного цикла прослеживалась чёткая и неуклонная тенденция.
Перед ними, словно деревья в парке, выстроились в ряд стеклянные витрины с образцами различных размеров и форм. Микроскопы больше не сопровождали каждый экспонат. Живые образцы теперь были различимы невооружённым глазом. Возникла чёткая граница между растительной и животной жизнью, и обе они неуклонно прогрессировали. И в каждом случае каждый экземпляр был прекрасно сохранён и выглядел абсолютно безжизненным. Все эти стеклянные витрины мерцали и переливались на солнце словно наделённые некой собственной жутковатой жизнью.
Эта причудливая история жизни охватывала многие века. Через эпоху окаменелостей, через папоротниковые леса, через морскую жизнь первобытных рыб, через первые хвойные деревья, через первых рептилий, через эпоху гигантских звероящеров — они продвигались по лестнице жизни, наблюдая реальные экземпляры, которых, по-видимому, никогда раньше не видел ни один человек. Это было похоже на экскурсию по чудесному сочетанию лаборатории, ботанического сада, аквариума и Смитсоновского института.
Два биолога забыли о голоде, жажде и усталости. Они потеряли всякое представление о времени, хотя, должно быть, прошли долгие часы, пока они шли по этому коридору застывшей жизни. Это было всё равно, что смотреть на цветные картинки в трёхмерном журнале будущего или на увеличенный стереоскопический экран жизни. В три часа пополудни в небе ярко сияло солнце.
Надписи на различных бронзовых табличках, которые всегда были там, независимо от размера витрины или характера её содержимого, составили бы полную и уникальную историю стремительного течения этой цепкой, хрупкой, но неразрушимой вещи под названием жизнь. Нельсон начал сожалеть, что не переписал их все до единой, понимая, что это было бы невозможно. У него не хватило бы бумаги, даже если бы в его рюкзаке кроме неё не было ничего другого.
Маккензи начал сокрушаться, что не захватил с собой фотоаппарат. Некоторые экземпляры были такими, каких человек, заполнявший пробелы в истории жизни, даже не мог себе представить. Но главная загадка всё ещё оставалась неразгаданной, и Нельсон лихорадочно продвигался вперёд со страстью, которая поражала его самого. Он безошибочно чувствовал, что его влечёт вперёд рука судьбы, приближая к кульминации, к вершине, к неминуемой участи.
Тот же огонь, должно быть, охватил и Маккензи, потому что теперь молодой человек радовался грандиозной панораме, магнетической необычности стеклянных витрин, загадочными мыслями и предположениями о том, как появился этот удивительный музей, и невероятному факту того, что время здесь остановилось.
И вот они подошли к первой пустой витрине. Это был небольшая витрина, и они остановились, чтобы прочитать надпись на бронзовой табличке. Они уже давно перешли в сравнительно современную эпоху, достигнув той части экспозиции, что охватывала флору и фауну в их нынешнем виде. К тому времени уже появился первобытный человек, и его изображения были правильно расставлены по соответствующим витринам.
Нельсон вздрогнул, увидев первое косматое животное, которое, несомненно, было долгожданным недостающим звеном между человеком и низшими животными. Странное и отталкивающее зрелище для эстета.
Нельсон, биолог, чуть ли не преклонялся перед правдоподобным обликом этого млекопитающего. С этого момента вся история человечества была запечатлена в графическом виде для ознакомления с ней двух изумлённых путешественников.
Но здесь была первая свободная витрина. Испытывая сильное беспокойство, Нельсон прочитал надпись на бронзовой табличке.
ЗМЕЕВИДНАЯ ЛАЦЕРТА
Эта зелёная ящерица является представителем небольших четвероногих рептилии с заострённым хвостом, которые вместе с родственными семействами образуют подотряд всех лацертильных, за исключением гекконов и хамелеонов.
Биолог поднял глаза от таблички. Но витрина, мерцавшая и переливавшаяся голубовато-зелёным светом, целая и невредимая, была пуста. В ней просто ничего не было.
— Забавно, — размышлял вслух Маккензи, пока Нельсон задумчиво рассматривал стеклянную витрину, которая в данном случае напоминала стеклянный колпак. — Это первый пробел во всей серии.
— Да, — сказал Нельсон, потянув за ручку стеклянного колпака.
К своему удивлению, он смог его поднять. Затем он увидел у основания сосуда, на расширяющемся выступе подставки, маленькое колёсико, которое управляло устройством для откачки воздуха и герметизации.
Он случайно положил руку на то место, которое было закрыто колпаком, и мгновенно потерял в ней чувствительность. Казалось, что вся его рука, от запястья и ниже, стала не чем иным, как комком бесчувственной материи. Он поспешно отдёрнул её. И сразу же в неё вернулись жизнь и чувствительность.
— В чём дело? — с профессиональным интересом быстро спросил Маккензи. — Горячо?
— Нет, — ответил Нельсон, аккуратно ставя стеклянный колпак на место. — Совсем нет. Никаких ощущений. Моя рука полностью онемела.
— Теперь всё в порядке?
— Вполне. Должно быть, в этих магнетических пульсациях есть что-то такое, что отключает жизненную силу, не уничтожая саму жизнь.
— Тогда, если это так, все те… те экземпляры, которые мы видели, живы? Живы, но бездействуют?
— Интересно, — сказал Нельсон.
Маккензи молча вздрогнул.
— Пошли, — сказал он. — Пошли. Кажется, я вижу там горного льва.
Раздражённо нахмурив брови из-за этого незначительного перерыва в колоссальной экспозиции экспонатов, Нельсон последовал за ним. Звуки, издаваемые маленькой ящерицей в коробке из-под сэндвичей, засунутой в его рюкзак, были похожи на назойливые импульсы, раздражающие его мозг. Они прошли мимо хамелеона, представителей всякой дичи и мелкой фауны и добрались до места, где возобновилась история этой эпохи растительной жизни.
Здесь, примерно в паре сотен
