— Рейнальд де Шатильон — чудовище, и вы это уже знаете, господин.
Когда патриарх Антиохии проклял Рейнальда за вымогательство денег у императора Мануэля в Константинополе, — продолжал Амнет, — принц приказал своему цирюльнику обрить старику голову и бороду, оставив ожерелье и корону из неглубоких порезов вокруг ушей и горла. Потом Рейнальд смазал эти раны медом и держал патриарха на высокой башне под полуденным солнцем, пока мухи чуть не свели его с ума.
Рейнальд напал и разграбил поселения на Кипре, за три недели сжег их церкви — церкви, Жерар! — и урожай, убивал крестьян, насиловал женщин, резал скот. Этот остров не оправится от Рейнальда де Шатильона за жизнь целого поколения.
Вряд ли он действовал из благих побуждений, когда захватил корабль в Красном море и сжег флот, везущий паломников в Медину. Ходили слухи, что он собирался захватить Мекку и сжечь этот святой город до последней головешки. Он смеялся над криками о помощи тонущих паломников…
— Но, Томас, разве не обязанность христианина убивать неверных?
— С одной стороны, он громит христиан на Кипре. С другой — расправляется с сарацинами в Медине. Король Саладин, защитник ислама, поклялся отомстить этому человеку — так же как и император Константинополя. Рейнальд де Шатильон представляет угрозу для любого в пределах досягаемости меча.
— Так что, ты советуешь мне поддержать Ги?
— Ги — глупец и будет наихудшим королем, который когда-либо здесь правил.
— Ты предлагаешь мне выбор между дураком и бешеным псом. Скажи, Томас, ты видел в своем Камне царствование Ги — от года 1186 после Рождества Христова до года дьявол знает какого?
— В Камне, господин? Неужели нужны божественные силы, чтобы увидеть то, что может разглядеть ребенок своими собственными глазами? Именно Ги устроил в Араде резню мирных бедуинских племен и их стад, просто чтобы позлить христианских вельмож, получающих с них дань.
— Томас, я вновь спрашиваю: разве плохо убивать язычников?
— Плохо? Я не сказал, что это плохо. Всего лишь глупо, господин. Когда нас здесь один на тысячу. Когда каждый француз, чтобы оказаться в этой стране, должен переплыть море и проехать по пыльным дорогам, сражаясь с пиратами, язычниками и разбойниками, грабящими караваны, борясь со страшными болезнями. Когда тысячи неверных вырастают из песка, как трава после весенних дождей, и каждый вооружен острым, как бритва, клинком и воодушевлен верностью своим языческим вождям. Так что будет только мудро отложить наши рассуждения о том, что хорошо и что плохо, оставить спящих бедуинов лежать у своих колодцев и получать с них дань.
— Ты упрекаешь меня, Томас?
— Господин! Я упрекаю такого глупца, как Ги де Лузиньян, и такую скотину, как Рейнальд де Шатильон.
— Но как Хранитель Камня, ты обязан дать мне совет. Скажи мне, достаточно ли силен Ги, чтобы устоять против Рейнальда де Шатильона?
— Это неважно, — ответил Томас. — Мы устоим.
— И мы должны поддерживать Ги?
— О, Ги будет следующим королем Иерусалима. Без сомнения.
— Но я не об этом спрашиваю… — Сильный стук в дверь прервал магистра. — Кто там? — заревел Жерар.
Дверь с треском приоткрылась, и молодой слуга, полукровка от норманнского отца и сарацинской матери, просунул голову. Много подобных молодцов было в услужении у тамплиеров, большей частью их собственные незаконнорожденные дети. Юношеское лицо было потным и покрыто дорожной пылью. Испуганные голубые глаза смотрели устало.
— Я прибыл из Антиохии, господин, с сообщением от сэра Алоиса де Медока.
— Неужели это не может подождать?
— Он сказал, это срочно. Что-то о богатом простаке, которого можно пощипать.
— Хорошо, давай сюда.
Юноша достал кожаный кошель из-под полы куртки и передал его Жерару. Тот взял кинжал с тонким лезвием, разрезал тесемки кошеля, вытащил свиток пергамента и сломал восковую печать. Развернув желтоватый пергамент, он поднес его к глазам. Затем вздохнул и передал Томасу.
— Написано неразборчиво. Как будто Алоис спешил.
Томас Амнет взял документ и начал молча читать. Жерар наблюдал за ним с некоторым раздражением. Воины, умеющие читать, все еще редкость в мире Амнета. Хотя многие тамплиеры и знали грамоту настолько, чтобы разобрать название города или реки на карте, тех, кто читал с легкостью, было немного. Амнет понимал, что у Жерара другие преимущества — положение и власть, — и поэтому он мог не бояться тех, кто знал грамоту. Сейчас, однако, магистра раздражало сознание того, что такой парень, как Амнет, мог что-то вычитать в пергаменте, который для него оставался немым.
— Ну и что же там? — наконец спросил он.
— Сэр Алоис ссудил деньги некоему Бертрану дю Шамбору, своему дальнему родственнику. Под залог земельного угодья в Орлеане. Орден обязуется снабдить этого Бертрана рыцарями, пешими воинами, лошадьми, оружием и повозками на сумму 1200 динаров.
— Размеры угодья?
— Три тысячи акров… Интересно, так ли богата эта земля? Алоис ничего не говорит о ее качестве.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы он имел дело с плохой землей? Продолжай.
— Алоис предполагает, что мы купим расположение Рейнальда, передав эту землю его кузену, который собирается вернуться во Францию в этом году… Но, — возразил Амнет, — земля пока не наша. Как же мы можем распоряжаться ею?
— Земля вскорости будет нашей, — сказал Жерар.
— Откуда вы с Алоисом знаете это? У вас собственный Камень?
Жерар похлопал себя по лбу:
— О нет, мой юный друг. Зачем мне способность к пророчеству, когда у меня есть мозг, который Бог дал ребенку? — Магистр тамплиеров хохотнул, обращая против Амнета его же собственные слова. — Этот Бертран будет искать славу, чтобы возместить убытки своей короткой и греховной жизни. Так мы дадим ему славу.
— И как это будет выглядеть?
— Мы скажем бедному дурню, что наивысшей славы он может достичь, взяв обитель гашишиинов Аламут.
— Они не зря называют эту крепость «Орлиное гнездо». Она неприступна.
— Да, но доблестный Бертран не узнает этого, пока полностью не увязнет в осаде. А потом будет слишком поздно.
— Знатный француз, ищущий славы, против банды на вид безоружных людей из Общины ассасинов[1]. Мы подложим скорпиона в постель шейха Синана, Горного Старца.
— И это приведет к тому, что три тысячи акров в Орлеане будут нашими.
Томас Амнет некоторое время молча размышлял.
— Карл, — внезапно сказал он.
— А? — Жерар де Ридерфорт отвел взгляд от пергамента. Он взял его обратно и держал за восковую печать.
