Петров, правда, отрезал:
– Никакой болтовни!
– А Листки, парень?
Петров взбесился.
Глядя на бодрячка, он заявил, что видит его в первый раз.
Глядя на бодрячка, он заявил, что расхотел спать и прямо сейчас пойдет в душ, и по этой причине пусть бодрячок проваливает. Наконец, заявил Петров, у каждого своя дорога. Куда ведет твоя, не знаю, заявил Петров, но моя ведет в лабораторию.
– Не похоже, что ты бегаешь стометровку за восемь секунд, парень.
– К чему ты это?
– А глянь в окно. Уверен, мы сговоримся.
Исключительно из презрения к бодрячку Петров подошел к окну и увидел, что под девятиэтажкой, на темном, плохо освещенном Луной газоне пасется черный, самого свирепого вида бык. Рога торчали в стороны, как кривые ножи. Будто почувствовав на себе взгляд Петрова, бык вскинул огромную голову и грубо копнул копытом сухую землю.
– Он там ради тебя, парень, – не без гордости пояснил бодрячок. – По настоящему крепкий зверь. Стометровку бегает за шесть и девять десятых секунды. Вряд ли ты его обойдешь, парень.
И лукаво подмигнул:
– А сразу и не подумаешь.
Бык действительно выглядел грузноватым, но что-то подсказывало Петрову, что нКва не врет.
Правда, сдаваться Петров тоже не собирался.
Не придумав ничего лучшего, он позвонил мне.
Даже не извинился, сразу забубнил в трубку: вот, дескать, он, Петров, вечно занят, а ему спать не дают. И на работу он сегодня, наверное, не придет. А ты шефа знаешь, позвони ему. Скажи, что меня не будет.
– С чего это я буду звонить ему в три часа ночи?
О дальнейших событиях Петров рассказывает не совсем внятно.
Дескать, нКва в общем оказался существом достаточно добродушным.
Он вроде бы мягко, но достаточно настойчиво дал понять Петрову, что без Листков не уйдет, даже если ему придется ждать тысячу лет. Почему-то он назвал именно эту цифру. И Петров никуда не уйдет, пояснил нКва. При этом следует помнить следующее. У него, у нКва, так же, как у свирепого черного быка, есть в запасе тысяча лет, поскольку для них время течет совсем по-другому, а вот у Петрова запаса нет. Даже десять лет, проведенные в заточении, покажутся ему бесконечными.
И потребовал:
– Сдай листки!
Петров якобы проявил волю.
Он якобы ухмыльнулся. Подумаешь, десять лет. Тебе тоже чем-то надо будет заняться. Тут книг не хватит для такого долгого времяпрепровождения.
– А телевизор, парень? – обрадовался нКва, указывая на стоявший в углу комнаты прибор.
Петров засмеялся:
– Он не работает.
Поудобнее устроившись в кресле, нКва снисходительно усмехнулся и щелкнул пальцами.
Петров обомлел.
Экран осветился.
По нему побежали волнистые полосы, полетел мутный снег.
А потом из этой невероятной смуты вырвался, жужжа, чудовищный рой обыкновенных кухонных мух, бешено поблескивающих выпуклыми фасеточными глазами.
Мы – покорители всех времен.
Мы – основание пирамид, жители всей Вселенной.
Колумб, открывая Америку, смотрит в подзорную трубу, а видит только наши презрительные фасеточные глаза.
Вы наслаждаетесь алой розой, вы вдыхаете ее аромат, но соки сосем мы.
В какое брезгливое и беспомощное негодование приходите вы, когда одна из нас, забавляясь, купается в чашке ваших сливок.
Орел бьет зайца, вороны расклевывают труп, а мы находим пропитание, не ударив лапкой о лапку.
Наслаждаться!
Перемалывать пищу!
Размножаться! Шуметь!
Неужто о чем-то надо тревожиться?
Ваши серебренные зеркала – наше отхожее место. Смотритесь в зеркала, любуйтесь собою, мы умываем руки.
Мы давно проникли в ваше сознание, в ваш мозг, в ваше подсознание, в ваш язык. Какая девушка не мечтает выйти заМух?
ЗаМухрышка – изумительное существо.
Прекрасно находиться под Мухой и с куМушкой.
Каждый день приносит нам такое количество трупов, какое не снилось никакому Калигуле.
Завалим трупами Землю!
Двинемся вдаль, в другие, в совсем другие миры!
Масса корррМушек! Крылатая смерть с пучком молний в зубах. Кто против нас? На каждом карабине Мушка.
Никто не произносил слов.
Они сами возникали в пораженном мозгу Петрова.
И будто подтверждая этот бред, ударил над ночной девятиэтажкой гром перешедшего звуковой барьер самолета.
Петров опять позвонил мне.
Он был потрясен. Он попросил меня включить телевизор.
Просьба мне не понравилась. В глухое время под утро нет даже эротических программ, сказал я. Нормальные люди спят. Если ты любитель ночных программ, выброси сгоревший телевизор и купи новый.
И повесил трубку.
– Ну как, парень? – лукаво спросил нКва.
Было видно, что он ждет похвалы.
– Дельная передача? Освежил я тебе мозги?
И спохватился:
– Чего это я? Ты, мы. Какая разница? Мы – единый организм Вселенной. С этой точки зрения совершенно незачем делиться, правда? Попробуй сосредоточиться на мысли, что твои Листки – наши.
– А начнешь хитрить, – добродушно добавил нКва, – мы тебе что-нибудь такое привинтим. Мы привинтим тебе что-нибудь такое, что непросто будет отвинтить. Ты ведь серьезный парень. Я дивлюсь, какой ты серьезный. Такие существа обычно изобретают что-то серьезное. Берутся, скажем, за проблему происхождения жизни на Земле (естественным путем), а приходят к выводу, что проблема как раз в обратном. Веселые парни наводят мосты, а серьезные их разводят. Это всегда так. Мы должны с тобой подружиться.
И протянул руку:
– Я – нКва.
– А я Петров, – неохотно кивнул мой друг.
– Да знаю, знаю! Можешь не говорить! Только Листки все равно принадлежат не тебе.
– А кому?
– А кому принадлежит Вселенная? – хитро спросил нКва и Петров заткнулся.
Бодрячка это вдохновило.
– Видишь, как легко мы понимаем друг друга, – сказал он. – Явись вместо меня Квенгго, он бы не стал спорить. Он молчун. Он вместе с квартирой перенес бы тебя к квазипаукам Тарса. Они жрут все, кроме целлюлозы. Они бы сожрали все содержимое квартиры, даже тебя, но Листки бы не пострадали. Ты мне нравишься, парень. Без серьезных парней прогресс течет вяло. Сам знаешь, – лукаво подмигнул нКва, – если некие организмы принимают пищу, то должна существовать пища. Разумно и экономично если при этом сама пища известное время будет живой, даже разумной, и будет пользоваться всеми благами цивилизации. В этом нет никакого противоречия. Правда?
Петров вынужден был кивнуть.
– Я гляжу, у тебя уже побывали…
