4
— Доктор, мне бы от нервов чего-нибудь, — плотный, загорелый мужик смотрел вкось, стыдясь просьбы. Если и у таких людей нервы, то скверно.
— Что же вас тревожит?
— Никогда не думал, что со мною такая дрянь приключится. Я тут лесником в заповеднике служил, а два года назад землю с братом взяли. Работать много приходится, но и лес не забываю. Ружьишко сохранил. Хоть и заповедник, но иногда стрельнешь, бывает. Да и то, знаете, какие охоты для начальства устраивают? Сейчас вроде перестали ездить, за здоровье опасаются.
— Так что?
— Бояться я стал леса. Не поверите, здоровый мужик, а иногда оторопь накатывает, жуть, особенно у Голодного болота. Десять лет днем и ночью по лесу бродил, в любую погоду, браконьеров давил, волков бить приходилось, и хоть бы хны, а вот последнее время — боюсь. Я к районным врачам ходил, они таблетки прописали, хло… хлозепид, да, полегче стало, но совсем не отпускает. А сейчас кончился он, и ни в какую…
— А кроме хлозепида чем пытались лечиться?
— Правду сказать, жена к одной бабке водила, знахарке. Говорит, совсем я от таблеток квелый. Та знахарка велела прут железный арматурный в то место, где страх на меня нападает, в землю вогнать, а потом ей принести.
— Да?
— Я так и сделал. Грязь там густая, липкая, под землей-то. Посмотрела она на прут, сказала, что здоров я, а на то место ходить нельзя, плохое оно, черное.
— И с тех пор лучше стало?
— Пока в поле, вроде ничего. А вчера решил поохотиться. Чтобы навыка не потерять. Попалась мне лиса, шкура поганая, но я все-таки стрельнул. Попал, конечно. А она ползет на меня и зубы щерит. Я, прямо скажу, напугался. Из другого ствола саданул. Шкура клочьями летит, а она только тявкнула — и прет и прет, не сворачивает, медленно, правда. Руки трясутся, но я перезарядил и еще раз, в упор почти. Уже кишки наружу, а она все ко мне тянется. Я убежал, не выдержал. А сейчас думаю, привиделось мне, примерещилось. Какая бешеная не была бы, а подохла бы от стрельбы враз. Да и вид у нее, у лисы — не бывает таких. Не видал.
— Давайте, я вас осмотрю.
Изменение психики жителей сельских районов на ранней стадии хронической лучевой болезни. Диссертация Шуряева. Для очень служебного пользования.
— Я вам драже даю, принимайте по одному три раза в день, а недельки через две зайдите снова.
— Мне это поможет, доктор?
— Непременно поможет.
Поможет. Только вот кто болен — человек или мир? И кого лечить? Себя — от дешевой философии. Сонапакс — штука сильная. Стало же лучше самому, когда…
Стоп. Нельзя.
Зарядка по системе Мюллера. Вот уже и нормально.
Он третий раз намылил руки. Глупо, ничего на них нет, но мерзкое чувство прикосновения злосчастной рыбы заставляло вновь и вновь оттирать пемзой пальцы и ладони. Порыбачил, называется. Началось-то как славно — пять карасей, один к одному, граммов по двести каждый. А шестой, когда он начал снимать его с крючка и разглядывать лапки, растущие рядом с плавниками…
Гадость.
«Оладьи картофельные» вышли на вид совсем безобразными, но съедобными. Петров, отмывая сковороду, краем уха слушал умные рассуждения о судьбе московского метро, перемежающиеся со свидетельствами очевидцев, переживших катастрофу.
Теплое солнце, безветрие, сытость клонили ко сну. Он вынес из комнаты байковое одеяло, постелил на скамейку для уюта.
Книга читалась легко и свободно, где-то за океаном частный сыщик Филипп Марло спасал невинную актрису от происков гангстерского синдиката.
Хриплый мяв оторвал его от романа. У ног стояла кошка, прижимая к асфальту едва трепыхавшийся комочек перьев.
— Охотишься, киса?
Кошка оставила добычу и, неловко пятясь, отошла.
— За хозяина признала, дань принесла или хвастаешь?
Кошка опять мяукнула, но не победно, а недоуменно, даже боязливо.
— Успокойся, киса, не съем я твой трофей, — Петров склонился над птичкой. И никогда-то не был он силен в орнитологии, а в этом истерзанном комочке опознать что-нибудь? Наверное, воробей, обыкновенный воробышек. Свернутая головка, подернутые пленкой глаза — и червячки, отпадающие от тельца на асфальт. Он нашел в траве палочку, ковырнул ею. Кожа легко отделилась от косточек, обнажив гниющие внутренности.
— Фу, киса, как можно! Падаль! — он отбросил воробья палочкой.
Кошка отпрыгнула, а затем, не сводя глаз с птицы, боком отбежала за дом.
Надо унести эту дохлятину подальше, завоняет.
Он поднялся на веранду Совок с длинной ручкой стоял в углу.
На дорожке — чисто. Кошка вернулась, забрала? Передумала?
Петров вернулся к терпеливо ждавшему частному сыщику. Шелест листьев, воздух, общение с природой.
Он прикрыл глаза. Солнце сквозь мельтешащую листву гипнотизировало.
Через минуту он шел по Москве, плакатно чистой, насыщенной цветом; на углу Почтмейстерской и Проезда яркие, светлые дома манили музыкой и огнями, странно видными в полуденный час, кафе под тентами заполняли широкие тротуары, фонтан бил живой радостной водой. В карманах хрустели деньги, наверное, доллары, взял толику из банка, а осталось, осталось-то!
Он зашел в ресторан, заказал икру, шампанское и еще что-то соблазнительное, устрицы, дамочка за соседним столиком обещающе улыбнулась…
Звук шагов пробудил его от дремоты. Краски дня, солнце остались, а все остальное исчезло. Жаль. Какие они, устрицы?
От ворот приближались двое — давешний пенсионер и с ним высоченный патлатый парень
— Здравствуйте, — пенсионер держался чуть впереди. — Больного привел, примете?
Петров встал, окончательно прощаясь со сном.
— Пройдемте.
Они вошли на веранду, Петров сел за стол, кивнул на стоявшие рядом стулья.
— Что я могу для вас сделать? — это влияние Филиппа Марло.
— Да племянник руку расцарапал, заразу занес.
От патлатого самогоном — перло.
— Он лечиться им пытается, вы уж простите, доктор.
Племянник засучил рукав рубахи.
Пятно походило на крысу, въевшуюся в руку — серое, большое, багровый хвостик тянулся к локтю. Ярко-красные края разве не светились.
— Как же это вас угораздило…
— Накололся на кость… — нехотя отозвался патлатый. — Землю копал, и накололся. Совсем маленькое пятнышко было, да растет…
— Больно? — Петров повел ладонью над пятном. Края горели, от центра леденило.
— Немеет, и жжется, особенно с краю.
— Измерьте температуру, — он протянул градусник.
Минуты шли, а диагноз оставался неясным. Рожа? А почему в центре воспаление не выражено? Раньше подобное Антоновым огнем называли. Болезнь Базарова.
