Поколебавшись, Тим покинул свое лиственное укрытие и приблизился к окну. Отец отошел в глубь комнаты. Мальчик ступил на подоконник, соскочил на пол и встал, понурившись. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Слышно было, как бесконечную ночную тишину сверлят цикады и где-то, на другом краю спящей земли, тащится скрипучая повозка. Со вздохом облегчения отец затворил окно, поставил подсвечник на стол и сел на кровать мальчика.
— Я же тебя просил, Тим, — начал он. — Просил или нет?
Сын не отвечал.
— Ты не такой маленький, должен понимать. Зачем ты это делаешь?
Мальчик порывисто поднял голову. Набежавшие слезы блеснули в его глазах.
— Папа, но почему, почему?.. Я ведь не делаю ничего плохого… Никто даже не видел. Я осторожно, честное слово…
— Не увидели сейчас, так увидят потом, — возразил отец. — Рано или поздно тебя заметят, и что тогда? Об этом ты подумал? Хочешь, чтобы тебя стороной обходили, чтоб дразнили, как дурачка Фаби, так, что ли? Подумай о нас с матерью. Как-никак, среди людей живем. Я не хочу, чтобы соседи показывали на нас пальцем.
Ночная бабочка трепетала под слабо озаренным потолком. Она мягко тыкалась в побелку, словно рука, накладывающая незримый шов. Потом по стремительной спирали спустилась к свече и заплясала вокруг нее, колебля язычок огня. Она порхала, сужая кольцо своего полета, и вдруг коснулась пламени. Раздался еле слышный треск, словно маленькую жизнь насекомого единым махом разорвали в клочки. Мгновение спустя обгоревшая бабочка лежала на столе, и ее лапки судорожно комкали воздух. Потом она затихла.
— Видишь? — сказал отец. — Видишь, что с ней стало? Но тебе-то разум дан, Тим. Ты должен понимать, что к чему. Вот вырастешь, станешь взрослым, надо будет обзаводиться своим домом, кормить семью. Кто тебе даст работу, если люди начнут обходить тебя стороной, как зачумленного?
— Я могу наняться в цирк, — прошептал мальчик.
— Этого еще не хватало! — от возмущения отец вскочил. — Все в нашем роду зарабатывали на жизнь честным трудом. И прадед твой, и дед, и отец. Я не хочу, чтобы ты стал ярмарочным трюкачом без роду и племени, без куска хлеба и без крыши над головой. Такого позора в моей семье не будет. А о матери ты подумал? Что, хочешь свести ее в могилу? Да? Я ведь ей ни полсловечка еще не сказал. А ну как она узнает?
Мальчик потупился. Его маленькое сердце выворачивалось наизнанку от горя и стыда.
Отец подошел к сыну и привлек к себе за плечи.
— Брось это дело, сынок, — заговорил он укоризненно и просяще, поглаживая волосы Тима. — Брось. Ни тебе от этого проку, ни нам чести. Ну пожалуйста. Забудь, что ты это можешь. Ради нас и ради себя. У тебя когда-нибудь будут дети. Ради них забудь об этом, пожалуйста, Тим. Поверь, так оно спокойнее. Потом ты сам поймешь, что я был прав.
Тим всхлипнул. Он ткнулся лицом в рубашку отца.
— Папа… — прерывающимся голосом проговорил он. — Папочка… Но… это так… здорово… Если бы ты знал, как это здорово…
На груди отца расплылось мокрое и горячее пятно. Он прижимал к себе сына и гладил его по голове, и все никак не мог проглотить квадратную судорогу в горле.
— Да я знаю, сынок. Знаю. Меня самого за это папаша ого-го как лупил… Двух раз с меня хватило, и больше в жизни не пробовал. Да потом и некогда было думать об этом. Вот так-то.
Мальчик отстранился в изумлении.
— Так ты… тоже?! И ты?
Отец кивнул.
— Да. И дед твой это умел, и прадед, и прапрадед. Все пошло с колдуна, который много лет назад жил в нашем городке. Твоя прапрапрабабка купила у него снадобье, чтобы ребенка родить здоровым, сильным и счастливым. Что за снадобье такое, не знаю. Никто не знает. С тех самых пор в нашем роду все и впрямь были крепкими на диво. А еще они умели ЭТО. Умели — и все тут.
Тим слушал с раскрытым ртом. Он смотрел на отца так, словно увидел его впервые.
— Прапрапрадед был умным человеком, — продолжал отец. — Он строго-настрого приказал жене и сыну молчать. С тех пор так и повелось. Никто в городке не знает о нашем даре. Ни к чему он, Тим, поверь. С тех пор, как я его забросил, ни разу не пришлось мне пожалеть. Теперь уж разучился, поди…
Отец задумался. Лицо его стало непроницаемым и тихим, как бывает, когда зрение и слух человека обращаются внутрь него. Вдруг он приподнялся над полом и повис в воздухе.
— Нет, не разучился… — пробормотал он и медленно, с опаской позволил себе опуститься.
— И ты совсем… ни разу… никогда…
Отец покачал головой.
— Нет. Даже мама не знает. Не говори ей, Тим. Не выдавай меня. Будь умницей.
Он обнял мальчика и потерся о его щеку носом.
— Спокойной ночи, сынок. И забудь об этом. Прошу тебя.
Он пошел к двери, обернулся, посмотрел на Тима. Казалось, он хотел что-то добавить, но передумал. Вышел и осторожно притворил дверь.
Мальчик распахнул окно и сел на подоконник. Пышная и свежая темнота обняла его. Запахи ночных цветов душистой радугой реяли над клумбой. Меж ветвей ивы крался тихий, как лепет, ветер. Звенели цикады. Звездное небо текло и дрожало, а спящий городок опрокидывался и все проваливался и проваливался в эту бездну, не достигая дна. Нежная прохлада забиралась под рубашку и тихонько шевелилась меж телом и тканью.
Тим затрепетал и приподнялся над подоконником. Он повис, покачиваясь, точно воздушный шарик на нитке. Осторожно выплыл из окна и огляделся. Ни души, ни огня не видно было в городке. Поколебавшись, мальчик рывком повернулся и влетел обратно. Задул свечку, нырнул в кровать и свернулся калачиком.
— Нельзя, — сказал он себе.
Блаженное тепло заструилось по коже, смывая озноб полета. Тим зарылся в подушку, и его зажмуренные глаза ожгло слезами.
— Нельзя, — повторил он.
Он лежал, тихо, беззвучно плача. И сон спустился к мальчику и окутал его душу милосердной тьмой.
Наутро, после завтрака, Тим вышел погулять.
Ясное, безоблачное небо предвещало погожий день. Ночной холодок еще соперничал с дневным теплом, и в тени было зябко, а на солнце жарко.
Тим направился к пустырю за церковью, где мальчишки обычно собирались для игры в лунки. Он беспечно посвистывал на ходу и перебирал в кармане куртки горсть стеклянных шариков. Почти от самого дома за ним увязалась бродячая собака. Пегая и вислоухая, она трусила за мальчиком не отставая.
— Ну что тебе? — спросил Тим, остановившись.
Собака села и уставила в него влажные вишни глаз. Казалось, она, созерцая мальчика, читает про себя молитву на собачьем языке.
Тим протянул руку, но собака испуганно отскочила и завиляла хвостом. Мальчик пожал плечами.
