— Видимо, здесь не принято встречать артистов на космодроме, публика ждет нас в концертном зале, куда будем добираться сами.
Мы согласились с Вольдемаром и двинулись пешком на поиски сцены.
Погода стояла ясная, полное безветрие. А вокруг нас пышная, цветущая природа в тиши и тепле напоминала породистую сытую кошку, разнежившуюся на диване в солнечных лучах. Мы шли по тропинке цветущего поля и сбивали огромные, величиной с кулак, одуванчики, срывали красивые, словно выращенные садовником в оранжерее цветы. В конце взлетной площадки мы уперлись в огромный транспарант на котором в ярко-оранжевой строгости были начертаны правила поведения людей на местной планете. Категорически запрещалось: громко разговаривать, петь, воспроизводить музыку, рвать цветы, мять траву. Разрешалось ходить только по тропинкам в сопровождении сотрудника научной станции.
Никакого сотрудника возле щита мы не обнаружили и посему решили слегка поозорничать: громко орали, лаяли, мяукали, рвали цветы, топтали траву прямо под грозным щитом.
Когда порыв озорства прошел, мы в изнеможении повалились возле щита. А Кабачинский сказал:
— Эти защитники реликтовых салатов и драных кошек готовы навешать запрещающих табличек и бирок на каждый кустик и каждый хвостик!
Сразу за щитом стоял вагончик на гравитационной подушке, и мы шумно ввалились в него. Среди десятка расположенных на панели кнопок Попов надавил на одну, с надписью: «Площадка стратдиносов». Вагончик плавно пропарил над поверхностью и мягко опустился на окраине лужайки, окруженной зарослями. Совсем рядом возвышалась площадка высотой около метра, размером с баскетбольное поле. Над ней парила прозрачная крыша с вышкой для наблюдений, куда сразу же забрался со своей скрипкой юный Кипарелли. На площадке стояли: топчаны, весы, различные приборы, длинный стол, кресла с обтекаемыми сидениями. Все это напоминало скорее больничное оборудование, чем реквизит сцены.
Здесь тоже царило безлюдие и сонная тишь. Мы расселись в удобные кресла и в недоумении стали ждать дальнейших событий. Время тянулось, но никто возле нас не появлялся. В душе закипала обида. Вдруг сверху полились скрипичные пассажи. Это Сергей решил, не теряя зря времени, позаниматься. Мы со злостью рявкнули на него:
— Прекрати сейчас же скрипеть!
— А то стащим тебя оттуда и разобьем твою скрипку!
Сергей умолк, но стал нас упрекать, что мы даром проводим время, а настоящие музыканты должны использовать для своего совершенствования каждую удобную минуту. А мы сами не репетируем и ему не даем заниматься.
Мы снова цыкнули на него, и он умолк. А время тянулось, как патока. Мы молчали и злились. Вдруг Вольдемар вскочил и скомандовал:
— А ну, ребята, ударим как следует децибеллами по этому кладбищенскому покою! Тряхнем эту заповедную тишину! — Мы быстро расчехлили инструменты и изготовились. — Давай «Восторги Зевса»! Эта пьеса, сочиненная Вольдемаром во время его размолвки с тещей, отличалась обилием форте и фортиссимо, диссонирующих аккордов и как нельзя лучше подходила для казни всякой тишины.
Раздосадованные тем, что нас здесь никто не встретил и до сих пор не пришел за нами, мы с предельной силой выплеснули на вздрогнувшие от громкого звука окрестности целый каскад диссонирующих аккордов разных оттенков. Звуковые волны носились по поляне, прогибая высокую траву, сдувая с цветов различные семейства насекомых вместе с пыльцой, раскачивали ветви на деревьях, отдаваясь вдали орудийным эхом. Казалось, под напором восходящих потоков звуковых волн над нами пульсирует голубой купол неба и даже вибрирует солнечное светило.
Вдруг с вышки раздался голос Кипарелли:
— Эй, стойте! Поглядите!
Мы прекратили играть и увидели, как на поляну из кустов вперевалочку вылезали какие-то странные коротконогие существа, похожие то ли на котиков, то ли на медведей. Они расселись на поляне полукругом, прямо под нами, словно в ожидании продолжения концерта. Глаза их горели зеленым огнем, а пасть часто разевалась, будто им не хватало для дыхания воздуха.
— А вот и почтенная публика! — приветствовал появление странных существ Вольдемар.
— Ну и публика! — захохотал наверху скрипач. — С хвостами!
— А ты помолчи там! — прикрикнул на него Попов. — Не наша забота думать о качестве публики. Нас не касается: хвостатая она или бесхвостая! В галактиках встречается всякая! Наша задача — дать концерт, поставить в отчете галочку и — домой! Учись, классик!
Словно поняв смысл сказанного Вольдемаром, существа одобрительно промурлыкали.
Мы снова заиграли, а «публика» стала тихо нам подвывать, припадая к траве, будто от боли в желудке.
— Как у нас в консерваторской дискотеке! — прокомментировал наверху Сергей.
Самым удивительным в их реакции на музыку было то, что они изменяли окраску своего тела в зависимости от громкости и высоты звуков. Под воздействием музыки их тела становились синими, оранжевыми, зелеными, красными, черными, переливались, сверкали оттенками всей красочной палитры цвета. Зрелище было потрясающим. Мы играли и, глядя на них, переговаривались:
— Они чувствуют музыку кожей!
— Живой калейдоскоп!
— Это же цветопублика, ребята!
— Цветопублика? Не слыхал о такой! А вы?
— О цветомузыке слыхал, о цветопублике — никогда!
— Прибавить темп и громкость! — подал распоряжение Попов.
Мы прибавили. Цветопублика отреагировала на это более яркой игрой оттенков и красок. Сверкание цветов ускорилось, будто быстрее закрутился калейдоскоп, и разноцветные камешки стали кататься в нем с бешеной скоростью.
В группе существ особо выделялось одно, которое крутилось посреди хоровода, отличаясь от других большей интенсивностью свечения и яркостью цветовой гаммы. От пронзительных высоких звуков оно выше других вытягивалось вверх волчком, а от низких — раздувалось шаром.
— Это прима! — резюмировал Огнев.
— Браво, прима! — крикнул Алексей.
Прима, будто поняв, что похвала идет по ее адресу, еще активнее завертелась, засветилась, увлекая других. А мы хохотали и забавлялись зрелищем.
— Ребята, давайте опробуем на них «Апокалипсис Сатурна»? — предложил Вольдемар Попов. — Сразу с Седьмой печати! Эту жуткую пьесу Вольдемар сочинил, как он сам выразился, по «недоразумению души» за одну ночь, когда его жена ночевала у матери, а ему показалось, что она ушла от него навсегда. Потенциал музыкальной картины содержал полный набор дичайших скрежещущих диссонирующих звуков, выражающих гибель мирового духа в хаосе мировой катастрофы. Мы ее исполняли очень редко: многие слушатели не выдерживали ее содержательного смысла и падали в обморок прямо на концерте.
