- Индикаторы безопасности, - говорит отец.
Сэцуке улавливает оттенок гордости.
- Твоя разработка? - пытается улыбнуться девочка.
- Наша, - поправляет отец. - Нашего отдела. Не шевелись. Просто стой и смотри. Сейчас будет интересно.
По сверкающей пелене между жизнью и смертью растекается, расплывается грязное пятно. Как будто на тонкую ткань поставили раскаленный утюг. Кто-то неосторожный решил погладить блузку небесного оттенка, включил утюг и заболтался по телефону. Или заигрался на "Нави". Отвлекся, и теперь грязное пятно еще больше темнеет, сплетается густой паутиной коричневых, серых, черных нитей.
"Мне страшно", - говорит Эдвард, свисая вниз головой. Папа держит его за лапу, и уши медведя чуть ли не елозят по полу.
"Потерпи", - говорит Сэцуке. Странно, но она больше не чувствует беспокойства или страха. Только ледяное любопытство, словно отстраненно взираешь на мертвое тело близкого человека - скорбное бесчувствие, как определил бы преподаватель психологии.
- Разрыв анимы, - говорит отец. - Иногда это случается. - Впрочем, он лжет. Лжет во спасение и во спокойствие дочери. Может же он солгать? Разве не долг родителя - воспитать ребенка в самой изощренной лжи о любви, что вроде бы правит миром? Не иногда, а все чаще и чаще...
- Мы не умрем? - спрашивает Сэцуке. Ей это не интересно и безразлично. Но так должны вести себя четырнадцатилетние девочки, до сих пор играющие с плюшевыми медведями.
- Нет, все будет хорошо.
- Администрация аэропорта убедительно просит сохранять спокойствие. Администрация аэропорта убедительно просит сохранять спокойствие, - пушистая кошка теперь читает другой текст, пытаясь выдавить в густую сладость своего голоса немного перечной строгости.
Прожженная ткань топорщится, оплывает, растрескивается. Все вместе, как свеча, как обугленная бумага, как... как истонченная анима, уставшая сдерживать напор смерти или решившая показать чересчур любопытным созданиям, что их ждет, если источник волшебной субстанции вдруг иссякнет.
Сэцуке нащупывает холодную перчатку отца и сжимает ее. Ответного рукопожатия нет. Господин Ошии слишком поглощен созерцанием свой работы. Нет, он не спесив, он не высокомерен, он всегда сохраняет на лице тошнотворно-вежливую маску заурядного служащего корпорации "МЕХ". Но когда он рассматривает стальные сочленения боевых машин, он точно знает - они только его, его идеи, мысли, даже сны, воплощенные в грубом металле и огнеупорном пластике.
- Смотри, Сэцуке, смотри, - почти весело говорит Ошии, ведь здесь не нужна маска, кто может разглядеть его восторг сквозь пелену защитных лучей, все еще разбрызгиваемых сверху маленькими искусственными солнцами. Попробуйте только двинуться, резко пошевелиться, и эфирные щупальца почувствуют биение нарастающего слепого страха, отчаяния. Попробуйте закричать, превысив допустимый порог в столько-то децибел, и станнер погрузит вас в милосердную черноту сна.
- Раз, два, три... - считает отец.
Сэцуке смотрит на него.
- Четыре... Четырех вполне достаточно. Не на меня, туда смотри! - почти кричит он на Сэцуке, и девочка испуганно сжимается.
Разноцветные лучи лениво шевелятся, словно раздумывая - превышен ли допустимый порог возбуждения или нет. Нет, решают они, и колыхание света прекращается.
Четыре колченогие тени выскакивают откуда-то чертиками из коробки, рассыпаются цепью и смешно бегут, по-тараканьи, к линии жизни и смерти. А там раздувается, кроваво наливается пузырь, желвак, выпячивается в сторону механических ангелов жизни и неожиданно отплевывает антрацитовую струю, которая окатывает ближайший "мех", обнимает его многочисленными вязкими щупальцами и сминает, как целлулоидную игрушку. Машина бестолково размахивает длинными руками, ноги подгибаются, но из под опутавшей ее пелены вырываются огненные струи, устремляются к прорыву и вонзаются в него ослепительными иглами. Остальные три "меха" огибают искореженную машину, выходят на атакующие позиции, и их лобастые головы окутываются нимбами синхронных залпов.
- Одна машина потеряна, - бормочет господин Ошии. Он ощупывает карманы плаща, но ни блокнота, ни ручки не находит. Они наверняка есть в чемодане, но отрываться от разворачивающегося действа не хочется. Каждый прорыв - еще одно практическое испытание машин, которое не заменят ни стендовые, ни полевые эксперименты.
Сэцуке захотелось закрыть глаза. "Мехи" продолжали метаться перед завесой огня, прижигая волдырь новыми порциями залпов. Пол ощутимо подрагивал. Девочке показалось, что тишина за спиной разбилась чьими-то криками, она слегка повернула голову и встретилась с укоризненно блестящими глазами-пуговками Эдварда.
"Тебе тоже интересно?"
"Я хочу к тебе", - закапризничал медведь.
Папа продолжал держать его за лапу и при этом снова рылся в карманах, отчего Эдвард неуклюже раскачивался и безуспешно пытался схватиться за ткань плаща.
- Папа, дай мне медведя, - попросила Сэцуке.
Господин Ошии непонимающе посмотрел на нее.
- Папа, - повторила Сэцуке, - он тебе мешает, я сама подержу Эдварда.
Медведь обнимает ее мягкими лапками. Соскучился. Не привык висеть вниз головой, да еще в руках взрослых.
- Одна машина потеряна, - объяснил папа, хотя Сэцуке и не спрашивает. Одна машина. Груда железа и пилот. Куча самодвижущегося металлолома и несчастный человек, запечатанный в капсуле управления.
Желвак постепенно сдувается, светлеет, в туманном покрывале анимы проявляются крупные ячейки силовых линий, и отчетливо видно место прорыва - развевающиеся, точно по ветру, синие нити, морщинистая пленка, как молодая кожа, постепенно затягивающая страшную рану, в которой уже копошится множество крошечных существ - капельки ртути, врачующие линию жизни и смерти.
- Все, - говорит отец и вытирает лоб, как будто он сам руководил операцией. - Теперь все будет нормально.
И в подтверждении его слов пробуждается ласковая кошка:
- Уважаемые дамы и господа, администрация аэропорта приносит всем свои самые искренние извинения за возникшие неудобства. Через несколько минут система безопасности будет деактивирована. Просим всех пока оставаться на своих местах.
Один за другим гаснут крошечные солнца, бледнеют и растворяются разноцветные лучи, гудят и опускаются в пол ограждения. И почти одновременно тишина зала вдребезги разбивается какофонией мобильных телефонов, шарканьем ног, неожиданным смехом и гулом голосов.
3
- Папа, я хочу... умыться, - Сэцуке дернула отца за рукав.
Господин Ошии все еще созерцал место прорыва, где вокруг дымящихся останков "меха" суетились пожарные, заливая расплавленный металл густой пеной. Над "мехом" возвышалась гротескная фигура эвакуатора и копалась клешней в измятой машине, пытаясь извлечь капсулу управления. Пилот был мертв, должен быть мертв, поправил себя господин Ошии. Прямое попадание смерти, от которого нельзя отклониться, можно только встать на пути антрацитовой силы, на пути того Ничто, чье море, чей океан омывает берега мир-городов.
