- Он должен был это сделать, - сказал Ошии, - должен...
- Кто? - спросила Сэцуке. Она понимает, что отец разговаривает не с ней, а с кем-то в самом себе, кто тоже требует объяснения - чего стоила еще одна человеческая жизнь.
- Пилот обязан подставить машину под удар в случае прорыва анимы. Таков устав, - сказал Ошии. - Таков устав.
Он прекрасно знает, что произошло бы в случае нарушения этого пункта, единственного пункта Устава Сил самообороны, который имеет собственное название - "пункт камикадзе". Черная волна набрала бы силу, мощь, накатила, выплеснулась на берег жизни неукротимой смертью, слизнула бы шершавым языком краски, отвоевывая еще один клочок мира и присоединяя его к царству техиру.
- Папа, я схожу умыться, - повторяет Сэцуке. Конечно, умываться она не хочет, но не говорить же отцу, чего она действительно хочет - хочет до боли, до рези, как будто напилась чая с молоком или замерзла во время сна под тонким одеялом.
Господин Ошии достал из пачки новую ароматическую палочку и кивнул. Он бы сейчас тоже с удовольствием... умылся.
- Подержи Эдварда, - сует Сэцуке медведя ему в руки.
"Я с тобой", - говорит Эдвард.
"Тебе туда нельзя. Ты мальчик".
"Я - плюшевый медведь", - возражает Эдвард, и Сэцуке улыбается. Редкое признание. Эдвард напуган, Эдвард обеспокоен, ему пригрозили вечной ссылкой в детский дом, и он готов сам ковылять на слабых лапах за своей подружкой.
В толпе людей вновь установились устойчивые потоки. Около регистрационных пультов вырастают очереди, носильщики, покрикивая "хой!", везут тележки, переполненные чемоданами, сумками, рюкзаками. На одной из тележек прямо на вещах сидит маленький мальчишка и грызет шоколадку.
В нескольких местах видны зеленоватые пятна, просвечивающие сквозь редкие скопления зевак. Санитарные команды откачивают тех, кому не посчастливилось испытать на себе удар станнера. Навстречу Сэцуке везут такого пострадавшего, упрятанного под белое одеяло и опутанного проводами и трубками, в которых струится раствор ядовито-желтого цвета. Мрачные санитары проталкиваются к выходу, а навстречу движется плотная волна не менее мрачных полицейских, настойчиво раздвигающих людей, чтобы освободить проход для какой-то важной персоны.
В туалете все кабинки пока заняты, несколько дамочек пудрят носы и красят глаза перед зеркалами, а из кранов хлещет вода, заглушая их воркование.
Сэцуке прислонилась к кафельной стене. Въедливый запах клиники постепенно улетучился, рвотные позывы прекратились. Но сердце еще бьется с какими-то перерывами, всхлипами, иногда замирая, как будто раздумывая - стоит ли, но потом решает - стоит, и новая волна крови растекается по руслам артерий.
Одна из дамочек с раздражением хлопает по кнопке крана, предварительно закутав ладонь гигиенической салфеткой:
- Никак не привыкну к этому!
Вторая достает помаду:
- К чему не привыкнешь?
- Ко всему! Всегда одно и то же!
- Бывают и различия, - говорит дама с тушью и гримасничает в зеркало, как маленькая обезьянка.
Сэцуке стало еще страшнее. Появилось ощущение, что весь пустейший обмен репликами затеян только ради нее. Что не появись она здесь, дамочки замерли бы неподвижными манекенами с витрины парфюмерного магазина, держа наготове помады, туши, духи, дезодоранты. "Что за глупость", - сказала бы мама. Но мамы рядом нет.
- Хэйсэй столица, что бы там твой не говорил, - продолжает дамочка с помадой, вытягивает губы трубочкой и осторожно касается их кисточкой.
- Придворные дамы считают по другому, - возражает та, что с салфеткой. Впрочем, салфетку она бросает корзину и достает телефон - чересчур блестящий и сверкающий неоном.
Дамочки синхронно смеются, как будто над хорошо известным им случаем или анекдотом. Смеются странно - старательно растягивая губы, обнажая мелкие, редкие зубки.
- Императорский дом еще не столица, - говорит дама с тушью, переставая смеяться. - Там, где Такаси Итиро, там и метрополия. Так, во всяком случае, говорят.
- Послушал бы тебя Императорское Око, - с наигранным испугом говорит дама с телефоном.
Сэцуке готова сползти по кафелю на пол, забиться в угол. Глаза наполняются слезами, подбородок дрожит, а внизу начинает растекаться влажное и горячее, но тут хлопает дверь, и девочка бросается в кабинку, чуть не сбив с ног толстую старуху, окутанную столь плотным облаком дезодоранта, что кажется - ты ныряешь в из прохладной комнаты в эпицентр жары летнего мир-города, пропитанного искусственными благовониями, которые скрывают истинный запах бетоно-асфальтового ада.
- Странный ребенок, - слышит Сэцуке.
- А где ты видела не странных детей? - смех дамочек скрывается за шумом воды.
4
У ароматической палочки оказался запах шафрана - легкий, летучий, слегка беспокоящий далекими, почти забытыми воспоминаниями. Ошии положил чемоданчик на сидение, посадил сверху медведя и сел рядом. Снаружи больше ничего интересного не происходило.
- Уважаемые пассажиры, продолжается посадка на рейс 431 до Хэйсэя! Посадка проходит через ворота 16 главного здания!
Ошии взял медведя и осмотрел его. Медведь как медведь - толстый, неуклюжий, с пришитой красной кепкой, в красных же штанах и зеленой кофте. Белая шерсть слегка загрязнилась, но глаза на удивление ясные - блестящие пуговки с черными, пристальными точками зрачков. У кого не было подобной игрушки? Даже у него был такой же друг детства - уродливое чудище с оторванной лапой.
Девочке ее лет не пристало приходить в новую школу с игрушечным медведем, слышится искусственный голос госпожи Тикун. Отбери у нее медведя...
- Господин Ошии, - полувопрос, полуприветствие, а в общем - льдистая вежливость, выводящая из раздумий.
Ошии поднял голову и увидел, что перед ним стоит невысокий человечек в длинном, почти до пят кожаном плаще с большим отложенным воротником. Почему-то именно плащ привлекает первое внимание, как будто специально отводя взгляд от лысой, бородавчатой головы, торчащей наверху неприметным шариком.
- Господин Ошии, снимите, пожалуйста, очки, - каркает кто-то за плечом человечка, и Ошии понимает, что хозяин кожаного плаща окружен плотной стеной телохранителей, упакованных в бронежилеты, увешанных автоматами и пистолетами.
Ошии вскочил, медведя бросил куда-то под ноги, снял трясущимися руками очки, чуть не обжегшись об ароматическую палочку.
- Господин канцлер, большая честь для меня... - Ошии согнулся в предписанном поклоне. Канцлер почти весело кивнул.
- На вас, господин Ошии, как я слышал, возложена весьма почетная обязанность?
- Я понимаю, господин канцлер, и ценю оказанное мне доверие.
Канцлер нагибается, и Ошии с ужасом кажется, что тот ему кланяется - униженно, льстиво, но человечек всего лишь подобрал упавшего медведя.
