- Давай прочту, - сказала Майка. - А то ошибки... Списывать тоже уметь надо.
- Да ничего, это не важно.
- Ну и хорошо, - сказала Майка и подмигнула Николаю Аникеевичу совершенно по-мужски, совсем как Бор-Бор. - Ну, я поехала, а то Сережке скоро кормиться надо. Рада была повидаться, Колька... Даже не верится, - вздохнула она и слабо провела рукой в воздухе, точно отодвинула воспоминания. Прощай...
- Прощай, Майка, спасибо.
- Может, чтобы мне не тащить по лестнице коляску, я через стенку выеду? - спросила Майка, снова подмигнула ему глазом старика Вахрушева и легонько выкатила коляску прямо сквозь стену. "Гм, может, и не было ее? А сочинение?"
Николай Аникеевич посмотрел на тетрадочку. "Общеизвестно, что..." И все.
И печально и смешно. Захотел списать смысл жизни!
Только подумал, а перед ним бородатый гигант Иван Сергеевич Коляскин. Кивнул, пожал руку.
- Поздравляю, разлюбезнейший Николай Аникеевич.
- С чем?
- Как с чем? Сдали вы экзамен, и устный и письменный.
- Письменный?
- А как же! Очень четко вы сформулировали: "Общеизвестно, что..."
- А вы не издеваетесь надо мной?
- Помилуйте! Я совершенно серьезен. Но вообще я замечаю, что вы относитесь с большим доверием к Виктору Александровичу Вахрушеву. Разумеется, мне бы следовало обидеться, но, с другой стороны, - Иван Сергеевич вдруг подмигнул часовщику, - мы с ним ведь в довольно близких отношениях.
И прямо на глазах Николая Аникеевича бородач съежился, как проколотая камера - будто даже шипение воздуха послышалось - и перед часовщиком сидел уже разлюбезнейший друг Виктор Александрович.
- Значит, вы согласны, дорогой мой, - сказал старичок.
- Если вы за меня решаете...
- Да вы все сами давно решили, друг мой разлюбезный. И в исходе экзамена я не сомневался. Человек, соприкоснувшийся с чудом - а для вас вначале все это было чудом - и не бежавший от него, не может сказать "нет" такому предложению. Знаете ли вы, уважаемый Николай Аникеевич, что испытание чудом одно из самых тяжелых для множества людей. Одни глухи и слепы и не умеют увидеть чудо. Любое чудо, от росистого стебелька в тишине рассвета до часов без пружины. Другие видят, но не понимают. Третьи бегут от чуда как от чумы. Четвертые пожимают плечами: это все парапсихология. Пятые кричат: "Милиция! Академия!" Знаете, кстати, когда вы согласились?
- Когда?
- Когда заплатили старушке Екатерине Григорьевне шестьсот пятьдесят рублей. Безумная ведь это цена за часики. Признаться, я до последней секунды не был уверен, что вы решитесь. Вы ведь всю жизнь с копеечкой на "вы". Надежнейший, кстати, инструмент для плавания в житейском море эта копеечка. Какой там компас... Вот и лежали на весах: на одной чашке чудо, на другой шестьсот пятьдесят рублей. Что, думаю, перетянет? И верите, почти до конца вашей душевной схватки не мог угадать исхода... Так как, друг мой разлюбезный?
- Я согласен, - тихо сказал Николай Аникеевич.
- Ну и прекрасно. Спасибо. Прощайте.
- Постойте, - прошептал часовщик, - постойте. Вы обещали мне предстать, как бы выразиться... в своем настоящем виде...
Нахмурился старичок, пососал губы, пожал плечами.
- А нужно ли вам это? - спросил почти грубо, непохоже на себя.
- Вы обещали, - по-детски упрямо настаивал Николай Аникеевич.
- Еще раз спрашиваю: а нужно ли это действительно вам? Ведь расстанемся мы сейчас, и вы, хочется надеяться, унесете в сердце и пижамку, и пушок мой на голове, и "друга разлюбезного", и все мои превращения, и буду я вам отовсюду подмигивать, как Бор-Бор, но только веселее. Чудиться буду везде, подобно тому, как увидели вы мой рукав из-под трикотажной кофточки вашей милейшей Майки Прусс...
- Значит, вы все-таки в ней сидели?
Покатился лукавый смешок:
- Нет, конечно.
- Но я же видел...
- В этом-то и фокус... Об этом и разговор. Не я и не Майка Прусс вам помогли. Сами вы себе помогли.
- Ничего не понимаю.
- И прекрасно, друг разлюбезный. Поверьте, иногда и незнание - сила.
- Да, но...
- Обождите. Это на одной чашке весов. На другой - определенность, которую вы требуете, совсем как ваша внучка: "Ты же обещал". Тайна или чертеж. Понимаете?
- Да.
- Вот и отлично. Держите, - и протянул пластиковый пакет с олимпийской эмблемой.
- А что это?
- Десять универсальных блоков. Учитывая вашу профессию, я их все наладил для часов. Любой, как вы видите, конструкции. Снимете барабан и поставите блок. Или просто выньте пружину и весь блок вставьте в барабан.
- А если кто-нибудь все-таки захочет вскрыть блок?
- Во-первых, не захочет, - улыбнулся Виктор Александрович. - Вы, кажется, сами видели, как это получается. А если и открыли бы, ничего не нашли.
- Как так?
- Секрет фирмы, - снова усмехнулся. - Ничего подробнее сообщить вам не могу. Нечто подобное появится на Земле только в начале двадцать второго века, и правила...
- Да, да, - нетерпеливо сказал Николай Аникеевич, - слышал я уже про правила. - Значит, как я понимаю, я должен каким-то способом подсунуть эти блоки разным людям?
Виктор Александрович пожал плечами:
- В целом совершенно верно. Но "подсунуть" - вряд ли уместное словечко. Две-три недели максимум - и вы должны объяснить человеку, что именно вы ему предлагаете. Причем заметьте, это время с человеком связаны только вы, а машины в Центре ничего не регистрируют. Регистрация начинается только с момента, когда новый владелец блока дает добровольное согласие на обладание им. Вот, собственно, и все.
- Я хотел спросить... - начал было Николай Аникеевич.
- Пожалуйста...
- Вот сочинение. Это... и экзамен... Как это понимать?
- Ну, Николай Аникеевич, - усмехнулся старичок Вахрушев, - я был о вас более высокого мнения. Извольте, если хотите, я вам, конечно, растолкую их смысл, так сказать, применимо к вашей прекрасной и одинокой роли, но как бы потом вы не казнили себя. Есть ведь вещи, до которых лучше докапываться самому...
- Может быть...
- Ну и прекрасно. Да, кстати, чуть не забыл. Само собой разумеется, вы становитесь практически бессмертны.
- Что-о?
- А что вы так удивились? Этот Николай Аникеевич завершит, разумеется, естественный свой цикл, но ваше информационное поле, душа, если угодно, останется. И как именно мы реализуем грядущую метаморфозу - это уже наше дело. Не обидим, хозяин, как сказал вчера моему Ивану Сергеевичу слесарь-сантехник. Можно было бы, конечно, оставить вам нынешнюю вашу оболочку, но согласитесь, что через двадцать-тридцать лет вы начали бы вызывать нездоровый интерес. - Виктор Александрович улыбнулся. - А через пятьдесят? Сто лет? Старейший житель. "Скажите, вы делали зарядку? А может, это от болгарской простокваши?" И так далее.
