В купе ввалился сияющий Горлик.
— Сидите, чижики? А между прочим — станция на подходе! Умные люди давно переоделись, самые храбрые на променад изготавливаются.
Жестом гуляющего купчины-миллионщика Горлик высыпал на стол горку каких-то хлебных кругляшей.
— На-те вот, погрызите. Сырные сухарики. Самое то после сабантуев. И детям для зубов полезно.
Едва сдержав спазм Егор отвернулся. На пищу трудно было даже смотреть. Нутро скручивало в узел, в висках начинали позванивать кузнечные молоточки. Очевидно, ковались подковки на счастье — что же еще?
— Про братца твоего, гражданин писатель, в каждом вагоне нынче рассказывают. Ночью-то его войско на пуритов, оказывается, ринулось. По обрушившимся сферам. Часть в лоб ударила, часть с тыла зашла. В общем взяли молодчиков в колечко! Треть волонтеров потеряли, однако супостатов с позиций выбили. Кстати, до последнего момента опасались взрыва. Знающие люди говорят, что всего-то пару опор и нужно было повалить! Слава Богу, обошлось. Так что часика через полтора прибываем. Главный штурман по радио выступал, обещал, к примеру, короткую остановку.
— Для чего остановку? — уныло вопросил Егор. — Зачем она нужна?
— Чудак-человек! — Горлик искренне удивился. — Интересно же! По земле твердой походим! Места боевой славы посмотрим. Ведь пуриты там свою штольню собирались сверлить. Вот и поглядим, что насверлить успели…
Снова стукнула дверь, вошел толстый и необъятный Путятин. Сходу крепко пожал Егору руку, уселся напротив, заставив Мальвину вжаться в самый угол. С появлением этого огромного человека в купе тотчас стало тесно.
— За инсайтов, — лапидарно пояснил Путятин. Горлик хмыкнул и покосился на Егора.
— Помнишь что-нибудь?
Егор чистосердечно помотал головой.
— Жаль, — Путятин вздохнул. — Правда, жаль. Надеялся услышать из первых уст. Мне, понимаешь, Маратик поведал. Пришел сегодня освобождать — и рассказал. Вы там половину машин успели раскокать.
— Кто — это мы?
— Ты, Жорик и еще какая-то компаха. Говорят, даже Дима скрипач помогал. Ты вроде как орал на английском песни про луддитов, а Дима тебе подыгрывал. Скрипку ему разбили, тебя за борт хотели вышвырнуть. Хорошо, Маратик подоспел вовремя, на мушку этих тараканов взял. Патронов, правда, говорит, все равно не было, но они ведь после своих игр чумные, во что угодно готовы верить. В общем не рискнули переть против автомата. А Маратик, понятно, ухайдакался. То вас останавливать пробовал, то их… — Путятин задумчиво почесал крупное ухо. Большой, басовитой, чем-то напоминающий льва и медведя одновременно. — Жаль, меня там не было. Тогда бы точно все успели расколотить. До последнего компьютера.
— Брось, Путя! Зачем?
— Как зачем? Разве не они довели нас до ручки?
— Если бы господин Лугальзагеси из Эммы сумел бы миром договориться с Урцинимгины из Лагаша, возможно, и уцелело бы древнее Шумерское царство, — с горечью процитировал Егор. — Но петухам было не до философий, и оба угодили под власть свирепых аккадцев.
— Ты это к чему?
— А к тому что еще в 1170 году океан отделил Фризские острова от суши. Тридцать процентов территории оказалось ниже уровня моря. Но голландцы выжили. Мы все бы могли выжить, прояви аналогичное упорство. Дело не в технике, Путя.
— Возможно, но она ускорила процесс гниения. Ты сам рассуди! Уже когда появилась паутина Интернета, стало яснее ясного: куковать нам недолго. Именно тогда наступила эра массовой шизофрении.
— Она и раньше тянулась, разве не так? Рэп-радио с дикторами-клоунами, наркотики, алкоголь.
— Правильно! Сумели победить и вытеснить! Сменили шило на мыло. Только мыло-то оказалось еще более скользким! — Путятин заволновался. — Зачем ходить по земле, если в виртуалиях можно летать? Зачем учиться и делать карьеру, когда на экране ты без того король и бог? Человек на победах вырастает, на преодолении, а какие у инсайтов преодоления? Самые что ни на есть пшиковые. Зато удовольствий — море разливанное! Ты сам вспомни, какой куш тебе предлагали за фэновские сценарии! Программисты-сюжетники рокфеллерами становились в считанные дни! Книги — на свалку, дела — по боку! Правители — рады-радешеньки. А как же! Впервые удалось осуществить формулу про хлеб и зрелища. Граждане стали превращаться в инсайтов.
— Ну вот, опять! — Егор устало закатил глаза. — Сколько раз можно повторять!.. Во-первых, слово «инсайт» извратили, — вовсе не то оно значило первоначально. А во-вторых, могильщиков человечества всегда хватало без Интернета. Взять то же телевидение. Вот тебе первая голимая виртуальность! Да и мы от нее, если честно, не так уж далеко отстояли. Что в сущности знаменуют наши книги? Все то же проживание чужих жизней, ощущение чужих чувств. Просто книга — это какой-никакой, а труд. Как театр, как живопись. А появился Интернет и смел последние препоны. Соучастие в ЧУЖОМ стало стопроцентным. Люди окончательно ощутили собственную ненужность самим себе.
— О том и речь!..
— Да не о том! Совсем не о том! Мы же опять не с того конца заходим, как ты не понимаешь! Какой теперь толк громить машины, когда поздно? Все поздно, даже каяться!
— Неправда! — Путятин тяжело качнул головой. — Долг истинного художника и поэта — всегда и везде отстаивать истину, учить людей добру и красоте.
— О, Господи! — Егор поморщился. — Долг поэта, долг художника… Дался вам этот мифический долг! Ничего я и никому не должен! Писал просто потому что надо было что-то делать, как-то и на что-то жить. И не хотел я никого и ничему учить. Потому как незачем! Понимаешь? Не-за-чем! Хочешь толковать о чем-нибудь, — толкуй о тайной свободе по Блоку, свободе, без которой мы умираем, толкуй о прессинге ноосферы, об избытке энергии, но только не о долге! Лучше великих все равно не скажешь, а кто их, великих, когда слушал? Как ни старайся, в лучшем случае только повторишь прописные истины. Вот тебе и весь долг!
Горлик указал на Егора пальцем.
— Тут он прав, Путя. Ой, как прав!
— Конечно, прав! Полистайте сюжеты восемнадцатого века и сравните с двадцать первым, — есть там принципиальная разница? Ежу ясно, что нет. Разве что в языке… А задумайтесь над подтекстом, — может, проблематика разная? Да ничего подобного! И тут вынуждены шлепать след в след!
— Все верно, все в точку!..
— И какой же вывод, если в точку? — Егор взглянул на Горлика, но тот лишь растерянно сморгнул. Насчет выводов он затруднялся.
— А вывод, сударики мои, такой, что миф о долге — всего лишь миф! И нужен наш труд прежде всего нам самим. Путе — Путятинское, а Горлику — Горликовское. Такая вот закавыка, господа дворяне и творяне! Потому как, если это нужно только нам, то и водить пером по бумаге вовсе необязательно. Диоген был честнее, бумаги с папирусами не марал. Сидел себе в дубовой утробе, скрипел извилинами и никому своих мыслишек не навязывал. Это нас, техногенных да нетерпеливых, прорвало. Ринулись черкаться да поучать, ячество свое выказывать. Книги стали тиражами оценивать, стихи — с трибун читать да по концертным залам. Не для себя стали творить, для окружающих, ферштейн? Так что нечего бить себя в грудь! Хотел правды, Путя, вот и получай! Стилет — он, сам знаешь, от какого слова произошел. Стило, стало быть, ручка, предмет, вполне пригодный для агрессии. Так что, братцы литераторы, именно мы с вами были носителями первых виртуалий! Пожали, что посеяли!
