– Извини, – сказал Кильон Мероке. – Зря я не попросил научить меня пользоваться митральезой. Глядишь, выкрутились бы.
– Не убивайся, Мясник. Даже будь митральеза у меня, нас сцапали бы.
У Мероки внезапный приступ доброты или она без прикрас описывает их незавидное положение?
– Нет, я все равно должен был что-то предпринять.
– Может, тебе следует говорить не со мной.
Кильон кивнул и повернулся к Калис, ожидая, что та отрешилась от реальности и смотрит в темную даль. И вздрогнул, перехватив ее тяжелый взгляд.
– Все будет хорошо, – пообещала женщина.
Девочка, Нимча, разумеется, слушала. Она молчала, но это не означало, что она ничего не понимает. Калис, как любая мать в такой ситуации, защищала дитя от мучительно горькой правды. Хорошо, все точно не будет, но зачем девочке об этом знать?
– Наверное, лучше бы я оставил вас в клетке, – проговорил Кильон. – Нет, не погибать, а дожидаться другого спасителя. Тогда вы не оказались бы в таком положении.
– Ты поступил правильно. Это только к лучшему.
– К лучшему?
– Все наладится, – с дикой самоуверенностью проговорила Калис. – Не вздумай сражаться с этими людьми, тебе их не одолеть.
– Ты знаешь, куда нас везут? – спросил Кильон.
– Да, – ответила Калис, – знаю. Но в любом случае все наладится.
«Она таки безумна!» – подумал Кильон. Даже сейчас, когда гибель становится неизбежной, Калис цеплялась за свои иллюзии. Что, если она сама нанесла этот знак себе на затылок? Неужели это часть самообмана, паутиной которого окружила себя Калис? Если так, это безумие, чистейшее в своем трагизме. При иных обстоятельствах Кильон пожалел бы Калис, а еще больше – Нимчу, обреченную познавать жизнь через искаженное мировосприятие матери.
Грузовая платформа свернула с дороги, и опять затрясло. Фонари раскачивались, выхватывая из мрака безликую, подмерзшую местность. Лишь редкие валуны и булыжники позволяли судить о пройденном расстоянии. Могло показаться, что водитель едет наобум, но пересекающиеся колеи давали понять, что этим маршрутом платформа движется не впервые.
Около лиги проехали на скорости чуть больше пешеходной, и водитель остановил фырчащую платформу. Ничего особенного вокруг не было, но переплетающиеся колеи дружно заворачивали и тянулись в обратную сторону.
Вожак спрыгнул на землю и подошел к хвосту платформы. Он то и дело оглядывался через плечо на что-то далекое. Вопреки устрашающим доспехам и маске, в нем чувствовалась нервозность. Он быстро опустил пандус и махнул пленникам ружьем.
– Странно, что, когда мы прижали вас, вы не попробовали сбежать, отстреливаясь.
– Напрасные действия не в моем стиле, – проговорил Кильон. – А ведь попытки сбежать были бы напрасны, да?
– В общем, да.
– Ну вот, значит, мы не потратили силы понапрасну.
– Слышь, раз ты доктор и все такое, может, ты нужнее нам живым, чем мертвым.
– Если обидите моих друзей, от меня ничего не добьетесь. – Рядом с Нимчей Кильон старался не говорить об убийстве.
Он надеялся, что смерть девочки будет быстрой и безболезненной. Сообщать ей о таком заранее совершенно ни к чему.
– Ну, мы всегда получим, что хотим, – отозвался вожак.
– Очень в этом сомневаюсь.
– Решил, что у тебя завидная сила воли?
– Не завиднее, чем у других. Только доверитесь ли вы доктору, которому дали повод для ненависти? Невеждам препараты у меня в сумке покажутся совершенно одинаковыми. Вдруг под видом лекарства я подсуну вам яд?
– Ты нас невеждами считаешь?
– Попросту говоря, я считаю вас тупыми как пробки.
– Вообще-то, я редко соглашаюсь с Мясником, но тут он прав, – вставила Мерока.
– Ну, это ваше мнение. – Череп замолк.
Потом легким движением саданул прикладом Кильона по лицу.
Удар пришелся на нос; по ощущениям Кильона, что-то сломалось. Очки хрустнули: треснула линза. Кильон упал на спину, врезавшись в борт платформы. Мерока хотела подхватить его, но со связанными руками ничего не получилось. Кильон осел на платформу, голову пронзила боль, стремительная, слепящая, как поздняя электричка.
– Они прибыли, – сказал другой череп.
Мероку, Нимчу и Калис вывели с платформы. Кильон наблюдал за ними через пелену боли. Сперва руки развязали им, потом ему. Под дулом ружья Мероку заставили снять рюкзак и куртку. Главарь черепов просиял при виде ее зловещих сокровищ. Кильона схватили за шиворот, рывком подняли на ноги, треснувшие очки стащили с разбитой переносицы. Он потянулся за ними, но слишком медленно: нога в ботинке превратила очки в искореженные проводки и сверкающие голубые осколки.
– Твоя очередь, городской мальчик!
Разбитый морально и физически, Кильон не мог ответить, даже если бы нашел что сказать. Из носа в рот текла кровь. Он мог только подчиниться людям с ружьями и позволить им тычками согнать себя вниз по пандусу к трем пленницам.
– Марш вперед! – приказал вожак.
Вдали что-то виднелось, едва озаряемое неровным светом раскачивающихся фонарей. Сначала Кильон подумал, что среди пустоты маячит рощица серебристых деревьев, потом сообразил, что это стальные фигуры, числом около дюжины. Часть фигур стояла, часть лежала на земле. Буквально на миг появилась надежда: Кильон решил, что это люди в доспехах, другой отряд, который заберет их у молодых головорезов с ружьями. Не факт, что это к лучшему, зато сулит отсрочку приговора. Но вот черепа подогнали их ближе, фонари лучше осветили группу в стальных доспехах, и Кильон увидел то, чего боялся.
Их ожидали не люди. По сути, даже не живые существа.
– Борги, – проговорила Мерока.
Размером и отчасти строением механические существа напоминали людей – имелись руки, ноги и головы. Некоторые стояли на двух конечностях, другие – на четвереньках. Были и такие, которые сидели на корточках, как дрессированные собаки. В них действительно было что-то лисье или собачье – или, скорее, что-то темное, волчье. Туловища и конечности мало отличались от скелетных рам, неприглядные внутренности торчали напоказ. Кильон вспомнил отсеченную руку, которую Мерока нашла у разбитой повозки, ужасную смесь плоти и металла – суставы и поршни цвета хрома, синеватое месиво сухожилий, мышц и органической нервной системы, одно переплетенное с другим. Сейчас он видел существ целиком, и впечатление не улучшилось.
Органы и механизмы блестели под хромовыми грудными клетками. Устройства вроде легких, испещренные проводами и венами, с ревом сдувались и раздувались. Стальные сердца колотились и гудели. Просматривалась даже отвратительная пищеварительная система – плотно уложенная мерзость из алых трубок, бордовых кишок и серебристых клапанов. От повреждений хрупкую конструкцию защищала лишь тонкая сеть.
Но больше всего Кильону не понравились головы. Продолговатые, сужающиеся к концу, они скорее напоминали лошадиные, чем человеческие. Вместо ртов – сложные устройства из дрелей, зондов, резаков, вместо глаз – гроздья объективов. Черепная коробка наполнена чем-то серым и рыхлым. Механические головы плотоборгов постоянно вращались и щелкали, устройства вытягивались и сжимались, словно машины находились в автономном режиме напряженного ожидания. Примерно так собаки пускают слюни, пока хозяин не свистнет.
Большинство плотоборгов замерло в ожидании. Но один, сидящий на корточках и вытянувший шею, как пес, лакающий из миски, уже занимался делом. Он ел мозг, запустив ротовой зонд в череп женщины средних лет, седеющие волосы которой разметались вокруг головы. Плотоборг извлекал нейроматерию, необходимую ему для функционирования. Кильон надеялся, что женщина мертва и тело ее дергается лишь от энергичных действий плотоборга. Хотя не беспокоиться не мог. Когда-то определенный тип психического расстройства лечили, через глазную впадину вонзая шило в передний мозг. Потом шило поворачивали до тех пор, пока нездоровая мозговая ткань не превращалась в бездействующую кашу. Если человек способен вынести такое, то высокоточное извлечение ткани зондом плотоборга и подавно переживет.
Внезапно машина оторвала зонд от жертвы, встала на задние конечности, а передние подняла в чуть ли не умилительном жесте – человек ее испачкал, и она чистила «носик».
– А ну пошли! – Вожак черепов ткнул ружьем Кильона в поясницу.
– Не отдавайте им девочку! – взмолился Кильон, наконец заставив себя заговорить. Язык распух, каждое слово причиняло боль. – Она ведь им погоды не сделает, верно? Прошу, отпустите ее, даже если остальных нас машинам скормите.
– Извини, у нас уговор, – отозвался череп. – Машины в мясе неразборчивы.
Два борга, включая только что насытившегося, подняли труп и понесли, словно он был не тяжелее перышка. Еще двое отправились навстречу пришедшим людям, а остальные зажужжали, защелкали механическими пастями. Они двигались, как куклы, скользя по земле почти бесшумно, словно ведомые невидимым кукловодом. Вблизи чувствовался их запах – вонь мясной лавки в жаркий день плюс что-то кислое, механическое, словно от перегревшейся подшипниковой коробки.
