Я шагнул в сторону стола, но тут мои глаза закрыли чьи-то ладони, судя по размеру и приятному запаху – женские.
– Кто? – услышал я шепот в правое ухо.
– Марина – обреченно признал я, но руки не разжались.
А кто это еще? Я тут больше и не знаю никого. Хотя…
– Дарья! – в моем голосе радости было уже больше. Хотя я при ней так самоконтроль над собой теряю…
Руки снова не разжались, и я уже с испугом предположил –
– Ядвига Владековна? Нет?
– Нет – шепнул голос, в котором я услышал что-то знакомое. Да ладно!
– Елиза Валбетовна.
Если это она, то что-то в этом мире сошло с ума. Руки не разжались.
– Тогда я не знаю – с облегчением сказал я – У меня тут больше знакомых женского пола нет.
– Ну, оно и понятно – хихикнул голос – Старость не радость!
Руки разжались, я снова поправил папаху, повернулся и с невероятным удивлением увидел перед собой Ленку Шелестову.
– Неожиданно, да? – она явно наслаждалась ситуацией. Ну, вот любит она такое.
Я же онемел по двум причинам – во-первых, увидев ее здесь в принципе, и во-вторых от того, как она выглядела.
Красиво – это не то слово. Красиво выглядеть может любая женщина, при известном желании или материальных возможностях. А вот выглядеть так, чтобы у мужчины во рту пересохло – далеко не каждая. И для этого даже не надо быть красавицей, для этого надо быть настоящей женщиной. Той, которая рождена повелевать мужчинами и заставлять их ради ее улыбки создавать и разрушать империи. Только ради улыбки, и не более того.
Вот такая женщина и стояла сейчас передо мной. Шелковое платье с какой-то заколкой на груди, диадемка на голове, еле видная среди пышных волос, чулки со стрелкой и какие-то туфли с пряжками – вот и весь ее наряд.
– Специально в библиотеку ездила – похвасталась Шелестова – Интернету доверия нет, вот, поднимала журналы двадцать первого года. Все красиво, но туфли уродские!
– Ага – туповато ответил я – Ты здесь как?
– Я-то? – усмехнулась Шелестова – Я… Стой. Танго. Обожаю танго. Ты его танцуешь? Хотя, о чем я…
Как это не странно – я его танцую. Выучился лет десять назад, случайно. Причем хрестоматийному танго, со всеми поворотами и нырками.
– Пошли – взял я ее за руку – Танго – так танго.
А почему бы и нет?
Глава восьмая
В которой снова палят почем зря
Взвизгнули скрипки, свет, заливающий зал, стал как будто потише, хотя, может, просто у меня кровь к голове прилила?
– Держи – расстегнув ремни, я снял портупею, стянул папаху, и сунул их Петро – Побереги.
– Добро, батька – ответил мне здоровяк, что-то жуя.
Рука Елены легла в мою руку, вторая моя рука опустилась на прохладный шелк платья чуть ниже ее лопаток.
– Ну, солдат – она бесстыдно и призывно посмотрела мне в глаза – Это наше первое танго.
Люди вокруг исчезли, в этом огромном зале нас осталось только трое – она, я и музыка. Её звуки отбивали ритм на пару с моим сердцем и сердцем моей партнерши – танго не танцуют, в нем живут и умирают. Каждое танго – это целая жизнь, с первым плачем, первым стоном и последним хрипом, только так можно в нем существовать, только так можно понять эту тоску двух человек, один из которых завтра отправится умирать на поле боя, а второй будет изнывать от неизвестности и извечной женской тоски. Каждое движение танго – это законченный этюд великой мистерии под названием Жизнь, даже если партнеры впервые свели свои руки вместе и двигаются в два шага.
Елена была превосходной партнершей, она предугадывала мои движения и не забывала делать вызывающие болео, которые так любят кинематографисты. Шелк платья обвивал ее стройные и длинные ноги, она послушно выгибалась, и я постоянно чувствовал ее руку у себя на спине.
Когда стих последний аккорд, я с удивлением обнаружил, что мы находимся в центре зала, одни. То ли все остальные уже оттанцевали, то ли еще чего – но в середине этого человеческого столпотворения были только мы, так и не расцепившие рук в наступившей тишине.
– Париж четырнадцатого года, похоже, не так ли? – раздался голос Зимина – Очень романтично.
На этом тишина закончилась, оркестр заиграл что-то быстрое, вроде чарльстона.
– Не так и плохо – отметила Шелестова – Не думала, что ты умеешь танцевать аргентинское танго. Ладно бы американское – но аргентинское? Ты меня отпустишь или так и будем стоять?
– Да вот, умеем кое-чего – я снял руку с ее спины – Нахватался по жизни разного.
– Поди, интересная жизнь была? – без улыбки сказал она.
– Почему была? – я тоже был серьезен – Есть. Мне и сейчас не скучно.
– Да что ты? – у нас сегодня явно был вечер ответов вопросами – А мне кажется то, что ты сейчас имеешь, очень трудно назвать жизнью. Так, что-то вроде стойла для коня, в котором полно овса и сена, знай только ешь, да свои функции иногда исполняй. Вон, смотри, и жокеи твои поспешают.
– Леночка – раздался слева голос Валяева – Вас невозможно оставить даже на мгновение. Только зазевался – и анарахисты уже вас танцуют.
– Добрый вечер – справа послышался голос Вики – Вот не ожидала тебя здесь увидеть.
– Овес и сено – улыбнулась Шелестова и протянула мне руку – Это было здорово, солдат.
– Это было по-настоящему, мисс – я осторожно пожал ее руку, и она удалилась с Валяевым, который повернувшись ко мне, скорчил страшную рожу, что-то вроде «Не влезай, убьет».
– Ну, везде она пролезет – пробубнила Вика – Я даже…
– Вик, я знаю все, что ты хочешь сказать – повернулся я к своей спутнице – Не надо, вот правда, сейчас не надо.
– Ну не надо – так не надо – покладисто согласилась она – Как скажешь.
– Батька, вот ты дал! – Петро показал мне большой палец, когда я подошел к нашей маленькой анархической колонии и отдал мою сбрую. Ребята уже оккупировали стол, разогнав от него всю публику, и явно уже махнули по паре рюмок водки – Показал недорезанным, чьи в лесу шишки!
– Да, это было красиво – подтвердил Азов, который уже скинул бушлат, оставшись в тельняшке, туго облепившей его грузное, но явно все еще очень сильное тело – Прямо как в фильме синематографической.
Хлопцы зашумели, кто-то сунул мне в руку приличных размеров фужер с прозрачной жидкостью.
– Батька, скажи, да так, чтобы душа развернулась во всю ширь – попросил Щусь (ну вот не знаю я. как этого парня зовут)
– А что тут говорить? – я обвел глазами своих товарищей – За них, проклятых, за баб. С ними жить трудно, почти невозможно, но без них жизни вовсе нет, потому как она без них нам ни к чему.
