Я не сразу отреагировал на чужое имя, но потом все же взглянул на протянутую фотографию. Черт знает, кто там был заснят, но работа моей пятерни виднелась налицо. Вернее, на лице.
Капитан взял мою руку и внимательно осмотрел ногти.
— Да, такими ноготками лица не оцарапаешь, — задумчиво произнес он. — И вообще…
Что он этим хотел сказать, я не понял.
— У тебя есть другая куртка, — спросил Соколов.
— Нет, — горестно ответил я, разглядывая свои лохмотья.
— Девчонка говорила, что у нападавшего на нее куртка была фиолетовой, обратился Соколов к капитану, — а у него синяя.
— В свете уличного фонаря такая тоже выглядит фиолетовой, — возразил капитан. Дураком он не был, и это несколько меня огорчило.
Вскоре я знал, что напал на Кузину Светлану Федоровну 1974 года рождения с целью завладения личными вещами (дубленкой), а когда трое прохожих попытались меня остановить, убил одного из них и сбежал с места преступления. Погибшим оказался Полынцев Эдуард Сергеевич тысяча девятьсот не запомнил какого года рождения. Орудие убийства пока установить не удалось, и мне предлагалось немедленно его сдать.
У меня прямо руки опустились. Со всех сторон виноват. Мало убил, так ведь еще ограбить хотел. А пойди, докажи теперь, что это не так.
— И эта… Кузина так сказала? — хрипло спросил я.
— Да, все показания сходятся. Так что, друг, придется тебе до утра здесь обождать, — подвел итог Соколов.
— А ты, Соколов, свяжись с Костаревым и поищи на месте драки, посоветовал капитан. — может он свое оружие куда в сугроб кинул.
Соколов быстро вышел из кабинета, а капитан спросил:
— Ну что, больше ничего не хочешь мне рассказать?
Я отрицательно мотнул головой.
— Лейтенант, отведите задержанного в КПЗ, — капитана на данный момент я больше не интересовал…
… К приходу майора Колбина Соколов, не спавший всю ночь, проделал гигантскую работу в поисках неведомого оружия. К его большому сожалению оно так и не нашлось, хотя Соколов исследовал каждый сугроб в довольно большом радиусе от «Калинки». Однако отчаяние от неудачи в розыске не в силах было затмить радостного возбуждения — «глухарь» сдвинулся с места. Доложив об успехах майору, он отправился на розыски Кузиной, Крохалева и Шевченко. Если с первыми двумя проблем не оказалось, то Шевченко бесследно исчез. И хотя Соколова успокоили тем, что такое происходит чуть ли не каждый месяц, когда Баранка уходит в загул, потеря исключительно важного свидетеля могла оказать серьезную задержку следствию…
… В десять ноль-ноль, как это было видно по часам на руке невысокого, начавшего седеть майора, я отогревался в его кабинете.
— Зовут меня Колбин Александр Филиппович, — внятно пояснил майор. Веду твое дело. Расскажи подробнее все, что ты делал в ночь с 18-го на 19-е ноября прошлого года.
Я рассказал все, умолчав только о времени, когда был волком. В свете полученных ранее показаний рассказ мой большого доверия не вызвал.
— Скажи-ка, куда тебя ранил ножом Полынцев?
Я демонстративно встал, задрал свитер и рубаху и показал три шрама на животе.
— Во-первых, по внешнему виду они явно десятилетней давности, а во-вторых, если бы удары были нанесены туда, куда ты показываешь, то дворник нашел бы тебя, а не Полынцева.
Я вытянул свитер и показал три грубых стежки, исполненных черными нитками, а затем аналогичные места на куртке.
— Ну, с куртки теперь какой спрос, а вот свитер… Сними-ка его. Соколов, отнеси на экспертизу.
Отдав свитер задержавшему меня ночью лейтенанту, я зябко поежился. В КПЗ я проспал всего двадцать минут, а все остальное время трясся от холода. Соколов уже исчез, а майор продолжил допрос (или снятие показаний, не знаю как точнее назвать).
— Самый интересный вопрос: что у тебя было в руках?
— Ничего не было!
— Так-таки ничего?
— Перчаток у меня нету, товарищ майор. А попробуйте нести что-нибудь без перчаток в такой мороз.
— Чем же ты тогда убил Полынцева?
Этот вопрос застал меня врасплох. Срочно требовалось хоть что-нибудь придумать.
— А ножиком! Его ножиком, — нашелся я.
— Опять ты сам себе противоречишь. Какая у тебя группа крови?
— Вторая, — заявил я (при поступлении проверяли, и я не забыл).
— Хм, вторая… Так вот, на ножике была как раз вторая, а у Полынцева первая. Как ты это объяснишь? Или может он вдруг встал после смерти и ударил тебя три раза?
Молчание. Это была ловушка, и я в нее угодил. Тем временем вернулся Соколов со свитером и что-то зашептал майору.
— Странно, — удивился Колбин, — но шрамы у него, видит бог, не новые. Вызваны свидетели?
— Только Крохалев и Кузина. Шевченко я не нашел.
— Плохо! Ладно вызывай Крохалева…
… Хомут неуверенно вошел в комнату и опустился на предложенный стул. В кабинете находился уже знакомый ему молодой лейтенант, майор и какой-то пацан, хмуро глядевший себе под ноги.
— Не узнаешь его? — послышался вопрос майора.
Хомут пристально взглянул в лицо этого худого пацана и вдруг с ужасом увидел, как глаза его вспыхнули злобны красным светом.
— Ва! Оборотень! — заорал от страха Хомут и забился в самый дальний от монстра угол.
Колбин мгновенно перебросил взгляд с Крохалева на задержанного, но красные огоньки уже потухли, и в лице не было ничего зловещего, неестественного. Дальнейший разговор с Крохалевым ничего не дал. Он только невразумительно мычал и опасливо косился на «оборотня». Можно ли было считать очную ставку удавшейся, Колбин не знал, но с нервами у Крохалева, действительно, было не ладно.
Сразу после его ухода впустили Кузину.
— Узнаете его? — кивнул на задержанного майор.
Кузина оглядела парня с головы до ног…
… Он! Ну точно — он! Тот самый пацанчик, что так смело вступился за нее. Боже, каким страшным показалось ей его лицо в ту ночь. А сейчас он выглядел очень симпатичным. Что-то сразу подсказало ей; это он и никто другой! Вот сейчас она все, да все, расскажет о событиях той ужасной ночи.
Но… пожалуй, нет. Что она могла сделать? С другой стороны на нее давила сила, представитель которой сидел рядом с ней в коридоре и злым взглядом напоминал ей об обещании, данном в ноябре.
Нет. Она не могла сказать, просто не могла. Каким бы замечательным не был этот дурачок, оказавшийся тогда рядом, — он всего-навсего один. А их было много, и если они снова изловят ее, то точно доведут дело до конца. Ее так сковали мрачные предчувствия, что она поняла — лучше молчать. Тем более, что пацан казался малолеткой, и большой срок ему все равно не дадут. Пусть все идет, как есть. Все, что ни делается, к лучшему.
